"Евгений Елизаров. История и личность. Размышления у пьедестала." - читать интересную книгу автора

самоубийством...

Таким образом, полная мера ответственности за свои действия на поверку
предстает столь тяжелым грузом, что он оказывается вполне способным
раздавить человека. Между тем именно ответственность - оборотная стороны
свободы, и неспособность человека нести полную ее меру за все вершимое им
есть в то же время и его неготовность к полной свободе. Одно с
необходимостью исключает другое.
(К слову сказать, русский язык долгое время вообще не знал понятия
свободы: веками в нем безраздельно владычествовала категория воли, и все
сопряженное с тем, что сегодня относится к первому, еще до самого конца
XIX века входило в контекст второй. "Земля и воля", "Народная воля" - для
русского уха были куда понятней и естественней, нежели отдающая чем-то
чужим свобода, и невозможно представить, чтобы эти звучащие девизом имена
тайных организаций вдруг стали "Землей и свободой" или "Народной
свободой". Не только филологическое чутье - глубинный строй русской души
стоял за этими именами. И может быть совсем не случайно, повинуясь именно
воле, в семнадцатом, когда оказались сброшенными все путы ответственности,
"...кошмарным обуянный сном,
"Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил - засек кнутом.")
Парадоксальный для обыденного сознания вывод: абсолютная свобода - эта,
казалось бы, высшая ценность, ради которой можно пожертвовать многим, если
не всем, - на деле страшней самого тяжкого ига. Вот поэтому-то
самоотчуждение своего собственного "Я" и предстает вплоть до сего дня как
вполне обыденная вещь. Больше того, личность, способная принять на себя
этот страшный для многих из нас груз, воспринимается нами как нечто
совершенно исключительное, как нечто, подлежащее обязательной канонизации.
Отчуждение человека - вещь многоликая. Но одной из основных форм ее
проявления предстает именно противопоставление "героя" и "толпы",
противопоставление человека и Рока.
Античный мир, создав миф о герое, совершил первый прорыв в царство
свободы, но и через три тысячелетия рожденный им герой воспламеняет лишь
немногих, подавляя всех остальных. Тулон ли, знамя ли Аустерлица - для
подавляющего большинства все, что стоит за этим, - лишь красивая мечта о
заведомо недостижимом, но отнюдь не практический ориентир. И вот такое:
"Короной кончу?
Святой Еленой?
Буре жизни оседлав валы,
Я - равный кандидат
и на царя вселенной
и на
кандалы"
воспринимается лишь как поэтическая гипербола. Двадцать веков христианства
делали, конечно, свою работу, но пока, по-видимому, можно говорить лишь о
латентном периоде становления личности, способной вынести груз абсолютной
свободы. Пока можно говорить лишь о том, что история так и продолжает
оставаться отчужденной от человека, а человек от истории.