"Мирча Элиаде. Двенадцать тысяч голов скота " - читать интересную книгу автора

голубизне беспорядочно сновали белесые облака, точно еще не решив, куда
держать путь. "Совсем спятили! Уже больше двенадцати, и чего им неймется?" -
пронеслось у него в голове. Ему показалось, будто в соседних домах захлопали
двери, кто-то переговаривался, и молодой женский голос истошно крикнул:
- Ионикэ! Где ты, Ионикэ!
Горе испуганно огляделся по сторонам и вдруг, решительно наклонившись
вперед, бросился бежать вверх по улице. Сирена испустила длинный истошный
вопль и стихла. "Шесть тысяч голов скота, и притом отборного качества, -
внезапно подумал Горе. - У меня и разрешение на экспорт есть. Вот только бы
Министерство финансов утвердило..." И в эту минуту увидел пришпиленное к
забору знакомое объявление с черным указующим пальцем: "Противовоздушное
убежище в 20 метрах".
Кровь прилила к его лицу, и он припустился еще быстрее. Он был уже у
калитки и открыл ее, когда услышал где-то рядом короткий свисток постового.
Ведомый черным указующим пальцем объявления, Горе направился к
какому-то погребку в глубине двора. На двери его большими буквами значилось:
"Убежище для 10 человек". "Не успели еще набежать. Найдется местечко", -
подумал Горе и открыл дверь. Пол комнаты был цементный, окно наглухо
заштукатурено. С потолка свисала грязная лампочка. По стенам стояли
несколько мешков с песком и ведро воды. В центре комнаты - деревянные
скамьи. Когда он вошел, старик и две женщины устремили на него любопытный
взгляд.
- Доброе утро, - сказал Горе, с трудом переводя дух и тем не менее
заставляя себя улыбнуться. - Ну и бежал же я, - добавил он, утирая щеки
платком. - А я думал - сегодня они не прилетят.
- Говорю я вам, эта тревога не настоящая, - вступил старик неожиданным
басом. - Я сегодня утром слышал по радио: сейчас устраивают учебные тревоги.
Вот и вчера вечером объявляли... Это учебная!
Он говорил явно распаляясь. Это был благородного вида старец с еще
красивым лицом и густой, почти совсем поседевшей шевелюрой; он то и дело
мигал от набегавшей слезы. Одна из женщин раздраженно на него глянула.
Возраст ее было определить трудно, но скорее всего она была стара. На
широкоскулом нечистом лице выделялся большой, почти бесформенный рот с
неровными пожелтевшими зубами. Наградив старика насмешливым взглядом, она
резко вернулась к своей соседке:
- Я, барышня, здесь не останусь! Не нравится мне в погребе. Сегодня у
меня с утра левый глаз так и дергается. Не к добру это...
- Елисавета! - попыталась осадить ее соседка.
- По мне, барышня, лучше нам вернуться домой, - снова затараторила
Елисавета. - У нас-то дома лучше. По мне...
- Елисавета! - вдруг прикрикнула "барышня". - Не серди меня, у меня
кровь бросается в голову, того и гляди, опять станет дурно!
"Барышне" было лет пятьдесят. Сухая, с длинным носом и холодными
выцветшими глазами, одетая скромно, но не без кокетства, она нервно куталась
в бледно-розовую шаль. Горе вдруг понял, что перед ним знатная дама, закивал
головой и попросил разрешения сесть рядом со стариком. Никто не удостоил его
ответом.
- Я из Питешти, - заговорил он, немного смешавшись. - Сюда приехал по
делам. Двенадцать тысяч голов породистого скота. И разрешение на экспорт у
меня есть... Я - Горе, Янку Горе! - представился он уже тише, оглядел всех