"Антуан де Сент-Экзюпери. Письмо заложнику" - читать интересную книгу автора

подозрения у ополченцев-анархистов.
Все вышло очень просто. Я и не слыхал как они, мягко, бесшумно ступая,
окружили меня и вот уже обступили вплотную, будто сжалась осторожная рука.
Дуло карабина легонько уперлось мне в живот, и молчание показалось мне
торжественным. Наконец я догадался поднять руки.
Я заметил, что они пристально смотрят не в лицо мне, а на мой галстук
(мода анархистского предместья не одобряла подобных украшений). И невольно
съежился. Я ждал выстрела - в те времена суд был скорый. Но выстрела не
последовало. Несколько мгновений совершенной пустоты, все замерло, только
грузчики двигались словно в каком-то неправдоподобном танце, где-то в ином
мире... а затем мне кивком велели идти вперед, и мы не спеша зашагали через
рельсы сортировочной станции. Меня захватили в полном безмолвии, без единого
лишнего движения. Так действуют обитатели морских глубин.
Вскоре я очутился в подвале, где размещался теперь сторожевой пост. При
чахлом свете убогой керосиновой лампы сидели еще ополченцы и дремали, зажав
между колен карабины. Они равнодушно, вполголоса перекинулись несколькими
словами с моими провожатыми. Один из них меня обыскал.
Я говорю по-испански, но каталанского не знаю. Все же я понял, что у
меня спрашивают документы. А я забыл их в гостинице. Я ответил:
"Гостиница... Журналист..." - но совсем не был уверен, что меня понимают. Из
рук в руки переходила улика - мой фотоаппарат. Кое-кто из ополченцев,
которые прежде зевали, устало обмякнув на колченогих стульях, теперь
скучливо поднялся и прислонился к стене.
Да, всего отчетливей здесь ощущалась скука. Скука и сонливость. У этих
людей словно уже не осталось сил хоть к чему-то отнестись со вниманием.
Пусть бы уж они смотрели враждебно, все же и это - подобие человеческих
отношений. Но меня не удостаивали ни малейшим знаком гнева или хотя бы
неодобрения. Несколько раз я по-испански пытался протестовать. Все протесты
канули в пустоту. Слова мои не вызвали никакого отклика, на меня смотрели,
как на рыбешку за стеклом аквариума.
Они ждали. Чего они ждали? Возвращения кого-то из своих? Рассвета? Я
говорил себе: "Может быть, они ждут, когда захочется есть..."
И еще я говорил себе: "Экая будет глупость! Это же просто нелепо!.."
Куда сильней тревоги было во мне другое чувство - отвращение к бессмыслице.
Я говорил себе: "Сейчас они очнутся, захотят действовать, и меня
пристрелят!"
Грозила ли мне и вправду опасность? Вправду ли они все еще не понимали,
что я не диверсант и не шпион, а журналист? Что документы мои остались в
гостинице? Решили они уже, как со мной поступить? Что они решили?
Я знал о них только одно: они ставят к стенке без особых угрызений
совести. Застрельщики любых переворотов, к какой бы они партии ни
принадлежали, преследуют не людей (человек сам по себе в их глазах ровно
ничего не значит) они ищут симптомы. Истина, не согласная с их собственной,
представляется им заразной болезнью. Заметив подозрительный симптом,
носителя заразы отправляют в карантин. На кладбище. Оттого таким зловещим
казался мне этот допрос - опять и опять мне бросали односложные непонятные
слова, и я не знал, о чем они. Шла игра вслепую, и ставкой была моя шкура. И
еще от этого мне неодолимо захотелось доказать им, что я живой, настоящий,
крикнуть что-то о себе, подтвердить подлинность моей судьбы какой-то весомой
приметой. Хотя бы - сколько мне лет. Возраст - это не шутка! Он вмещает всю