"Н.Я.Эйдельман. Ищу предка" - читать интересную книгу автора

отвлеченному мышлению слабы, поэтому я никогда не мог бы сделаться
математиком или метафизиком. Память у меня довольно хорошая, но недостаточно
систематичная. Я обладаю известной изобретательностью и здравым смыслом, но
не более, чем любой средний юрист или врач".
Дарвин не исчерпывает этим коллекцию своих недостатков. Его внимание
привлекает "атрофия художественных вкусов": "До тридцати лет и даже немного
позднее я очень любил поэзию: еще в школьные годы я с наслаждением
зачитывался Шекспиром, особенно его историческими драмами. Я уже говорил,
что в молодости любил живопись и музыку. Но вот уже несколько лет, как я не
могу вынести ни одной стихотворной строки; пробовал я недавно читать
Шекспира, но он мне показался скучным до тошноты. К живописи и музыке я тоже
почти совсем охладел. Музыка, вместо того чтоб доставлять удовольствие,
заставляет меня еще лихорадочнее думать о том, чем я в данную минуту
занимаюсь. Прежнюю любовь я сохранил только к природе, но и она уже не
доставляет мне того наслаждения, как в молодости. А между тем романы за
последние годы для меня - самый лучший отдых и большое развлечение. Я
частенько благословляю всех романистов без исключения. Мне перечитали вслух
бесчисленное множество романов, и все они мне нравились, если только они не
написаны из рук вон плохо и если они счастливо оканчиваются. Я вообще издал
бы закон против романов с несчастным концом!"
Так писали или могли написать о себе многие люди. Но многие ли
удержались бы от двух искушений:
искушение первое - превратить недостаток в достоинство, гордо выставить
наготу свою, насмехаясь над эстетами;
искушение второе - жестокое и сладкое самобичевание, самоуничижение,
покаяние.
О Дарвине же нельзя и сказать, что он обходит искусительные ловушки. Он
просто не замечает их, потому что движется совсем по другой тропе:
"Эта потеря всех высших эстетических вкусов тем более удивительна, что
исторические сочинения, биографии, путешествия (независимо от их научного
содержания) и всякого рода статьи продолжают меня интересовать по-прежнему.
Ум мой превратился в какой-то механизм, перемалывающий факты в общие законы,
но почему эта способность вызвала атрофию той части мозга, от которой
зависят высшие эстетические вкусы, я не могу понять. Человек с более высокой
организацией ума, вероятно, не пострадал бы, как я, и, если б мне пришлось
во второй раз пережить свою жизнь, я бы поставил себе за правило хоть раз в
неделю читать стихи и слушать музыку: таким образом, все клеточки моего
мозга сохранили бы живучесть. Атрофия художественных вкусов влечет за собой
утрату известной доли счастья, а может быть, и вредно отражается на
умственных способностях".
Но это еще не все утраты и пробелы (Дарвин ученый основательный).
Оказывается, в молодости он сильно возненавидел анатомию и хирургию,
особенно после того, как узнал, что отец оставит приличное состояние, и
"неумение анатомировать оказалось непоправимым злом, так же как мое неумение
рисовать" (не умевший рисовать в XIX веке подобен не умеющему
фотографировать в XX). Сообщив о том, что он фактически не знает иностранных
языков, Дарвин признается, наконец, в самом страшном грехе: он потерял в
жизни массу времени попусту.
"От моего пребывания в школе не было никакого толка..."
"Хотя в моей кембриджской жизни были и светлые минуты, время моего