"Виктор Егоров. Брошенный портфель" - читать интересную книгу автора

одну семью, и в другую, и в третью, и то, что семьи эти были не простые, а
по выбору: служащего из главка, инженера номерного завода и артиста из
гастрольбюро, все это настораживало Василия Степановича. Если ко всему этому
протянется ниточка от Рахими, станет ясным и понятным кража в посольстве и
частые разъезды Родригеса. Цепочка замкнется.
Полковник никому не говорил об этом, он вообще раньше времени никому
никогда ничего не говорил, но мысль засела в нем и сидела прочно, хотя он
знал, что все могло обернуться и по-другому. Могло быть и так: Родригес сам
по себе, Рахими - сами по себе. Полковник никогда раньше времени не
высказывал своих подозрений еще и потому, что знал, как трудно бывало тем,
кто был подозреваем невинно. Тут нужна была точность и достоверность, и он
ни разу за свою долгую жизнь не изменял своему правилу - догадки и домыслы
держать при себе.
Василий Степанович ждал звонка из гостиницы. Он взглянул на часы -
пошел одиннадцатый час, а звонка все не было. Тогда-то он и попросил
дежурного разыскать по телефону Смирнова и соединить с ним. Встал, разминая
затекшие ноги, и откинул портьеру. Кабинет показался ему душным, Василий
Степанович открыл форточку, ночной холодный воздух хлынул сильно и густо - в
нем был и горьковатый аромат древесной коры, и пресный дух отсыревшей земли,
и запах близкого, собиравшегося где-то над городом нудного и тихого осеннего
дождя.
В доме напротив еще светились окна. Летом их не было видно - мешали
деревья, а теперь дом был как на ладони; мимо него по улице неслись машины,
были отчетливо слышны их редкие гудки. Машины катились, поблескивая в свете
фонарей, шины шуршали глухо, как дождь о листву; Василий Степанович стоял,
прислушиваясь, ему показалось, что и на самом деле пошел дождь.
Звонок прострочил тишину. Василий Степанович кинулся к столу, но это
звонила жена. Она спросила, ждать ли его. Он сказал, что ждать не надо, если
выкроит свободный часок, поспит на диване. Утром, после вчерашней
бестолковой ночи у него побаливало сердце. Провожая его на работу, жена
понимающе посмотрела, но ничего не сказала, лишь глаза показали, как
тревожится за него. Он покивал ей головой: ничего, мол, обойдется. И вот
теперь в ее словах пробилась та же тревога. Он понял, что жена весь день
думала о нем и думает сейчас, и голосом, хрипловатым и теплым, сдерживая
волнение, сказал, как не говорил никому:
- Ты уж не сердись на меня, Марина. Ночь нынче трудная. Понимаешь?
- Я все понимаю, - проговорила она.
Она всегда все понимала, его Марина. И когда он ушел в партизаны, и
когда после войны поехал чекистом на Север; и теперь, когда она знала, что у
него больное сердце и болят раны, знала, и никому не говорила, и он не
говорил. Она все понимала и если ворчала и иногда покрикивала, то не со зла,
не от сердца, а потому, что такая уж у женщин привычка - шуметь, и кричать,
и показывать, что они хотя и слабый пол, а мужья в их власти, и дома им не
помогут ни звания, ни чины. Василий Степанович подумал об этом и улыбнулся.
Стало прохладно. Полковник закрыл форточку, сел, зябко передернул
плечами. Телефоны поблескивали на столике - кремовый, белый и красный. Они
упорно молчали. Василий Степанович раздраженно подумал, что могли бы и
позвонить, но тут же одернул себя - не звонят, значит, нечего сказать.
Ничего не поделаешь - приходилось сдерживать себя, сидеть и ждать.
В половине одиннадцатою позвонил Игорь. И голос и тон выдавали его