"Е.Ефимов, В.Румянцев. Два года из жизни Андрея Ромашова (Повесть-хроника) " - читать интересную книгу автора

расправлялись белые с коммунистами, рабочими, красноармейцами, не
успевшими уйти из города...


- А железнодорожник тот знакомый уже второй день застреленный на
улице валяется, - рассказывал сторож швейной фабрики Федор Кузьмич Асафьев
своей заведующей Евдокии Борисовне Ромашовой. - И убирать его не
дозволяют. Убили-то его прямо на жениных глазах. И все ходят и ходят по
домам - ищут советских.
Евдокия Борисовна слушала, замирая от ужаса. Как там ее дети, муж,
родители? Сама она решила не уходить из города и после долгих раздумий
спряталась у Федора Кузьмича. Старик жил один в небольшом домике на
Бутырках, буквально в нескольких саженях от реки Свияги. В этот глухой
угол редко кто заглядывал, только женатый сын Асафьева - Семен, помощник
железнодорожного машиниста, когда не бывал в поездках.
Длинно, нудно тянулись для нее эти жаркие летние дни. Она почти не
выходила днем из дому, вымыла стены и полы, почистила Кузьмичу его
нехитрое кухонное хозяйство, готовила обед, но голову все время сверлили
одни и те же навязчивые мысли: как дети и муж? Что с Андреем? Уцелело ли
спрятанное солдатское сукно? Когда вернутся наши? Ответов нет и нет, а дни
тянутся, тянутся...
Первое время сторож тоже отсиживался дома - ладил лодку, рыболовные
снасти. А потом зачастил в центр и стал приносить новости.
- А на городской управе плакат повесили, - рассказывал он после
очередного посещения центра, - большое полотнище, через всю домину. И
написали на ем: "Вся власть учредительному собранию". Тоже мне, думают,
мы - простые, так ничего не поймем. Видали мы ихнюю учредилку - вон
сколько народу погубили. Еще больше, сказывают, сидит в арестантских
ротах. И бьют там их, и мучают. А ночами выводят на Стрижев овраг -
знаешь, где свалка, - и стреляют, стреляют. Вот что их учредительная
власть с простым народом-то делает! Ты уж сиди, Борисовна, не рыпайся.
Как-то Федор Кузьмич пришел веселый, возбужденный.
- Встретил сиводни одну нашу фабричную, помнишь Анну, такую
черномазую? Фамилию-то запамятовал... Она говорит: все обмундирование у
них по домам припрятано надежно. И нихто не выдал, не донес пока што. И
знаешь, я после встречи с ней сходил на Московскую, к дому Френчихи,
прошелся мимо. В дому, видно, кто-то из важных поселился - часовой стоит.
А подвал пустыми окнами светит. Так что не беспокойся: белые наши сукна с
часовым охраняют и слыхом не знают, какое добро у них под полом.
- Кузьмич, а Кузьмич, - попросила однажды Евдокия Борисовна, - может,
сходил бы к моим, узнал, как там?
- Ты что? Эх, бабье сердце - не выдюжила! Да ведь я пойду - мне-то,
старику, ничего. А как за твоими следят, да за мной пойдут? Пропадешь
ведь.
- Ничего, ничего. Им не до слежки за моим домом, и так у них дел
хватает. Да и поуспокоились, может. Ведь десятый день уж, как они в
городе. Сходи, терпения больше нет моего.
Федор Кузьмич только крякнул и стал свертывать самокрутку. Но через
день он как-то молча тихонько зашел в дом, осторожно прикрыл дверь и долго
смотрел в окно на улицу, потом обернулся к Евдокии Борисовне: