"Иван Ефимов. Не сотвори себе кумира " - читать интересную книгу автора

благотворительности. Скрепя сердце Аркаша покинул обжитой угол с харчами и
затаил на меня обиду.
Предупреждение Мирова оказалось пророческим. Едва ли не в тот же день
Козловский написал на меня донос, и лишь спустя девятнадцать лет я прочел в
свое следственном деле рядом с доносом Бложиса его пасквиль. "Ефимов,- писал
Аркаша,- высказывал враждебное мое недоверие решению Особого совещания и
подавал всех сотрудников требовать расследования и пере смотра дела
Тухачевского и других..."
Не так уж глуп оказался Аркаша Козловский. Торил, торил себе дорогу,
улавливал время...


Глава четвертая

Гвозди бы делать из этих людей,
Крепче бы не было в мире гвозде
Н.Тихонов

Маринка

Вышагивая изо дня в день по вытертому до блеска некрашеному полу я
вспомнил слова известного декабрист Зубкова, оставившего свои воспоминания о
тюрьме ссылке. Томясь много лет в одиночке, он с горечь писал: "Придумавший
одиночное заключение - подлый негодяй: это наказание не телесное, но
духовное, и тот, кто не сидел в одиночке, не может себе представить этой
изуверской пытки".
Одиночество и вообще тюремное заключение у нас начиная с середины
тридцатых годов было поистине изуверским еще и потому, что ни книг, ни газет
и никаких письменных принадлежностей заключенным не выдавалось и с собой
брать не разрешалось. Абсолютное большинство томящихся здесь и во всех
тюрьмах страны были окрещены "врагами народа", а между тем народ едва ли
знал о преступлениях хотя бы одного из них. Да и сами "враги", как правило,
не подозревали до вызова к следователю, в чем их вина.
Для политических заключенных, начиная с декабристов, этих ярых врагов
самодержавия, и в тюрьмах создавались терпимые человеческие условия. Нас же
содержали хуже, чем скотину, и это скотское существование людей мыслящих
было нестерпимым.
Хоть бы рукоделье давали, псы окаянные! Одиночество в абсолютном
безделье, с бесконечными думами для трудового человека тянется невыразимо
медленно. Чего только не передумаешь за длинный день? А сколько их впереди и
когда наступит конец полузвериному томлению?
Более или менее было ясно одно: пока я подследственный, мне все
запрещено. Пока я не соглашусь с тем, что предъявил а обвинении Ковалев, ни
передач, ни свиданий и никакого послабления мне не будет. А выпускать из
тюрьмы, как видно по всему, не собираются.
Но почему одиночка? Большинство подследственных сидит в общих камерах.
Значит, у следствия что-то не склеивается - сколотить группу из
ответственных работников не удается. И одиночка им уготована в качестве
наказания за стойкость и отказ подписать протокол.
Изо дня в день шагая по камере и поглядывая в разбитое окно, я видел,