"Игорь Ефимов. Неверная " - читать интересную книгу автора

А потом был институт. И начались настоящие романы. С поцелуями в темном
промерзшем парадном. С его горячими пальцами, рвущимися в твоих лямках и
бретельках, как рыбы в сетях. С паровозным стуком в груди, с кружением колес
в голове, пар изо рта - это точно, и кажется, что и глаза должны загораться
в темноте, как фары, для полноты картины. И иногда, если повезет, если мать
работает в вечернюю смену или подруга уехала в дом отдыха и оставила ключ -
о, тогда пропадай все на свете! Тогда летит и кружится перед глазами темный
небосвод комнаты, мелькают фонари за окном, разлетаются в стороны рубашки и
простыни, постукивают пружины матраса. Да, милый, да, уже близко! И вот -
наконец - поезд врывается на станцию назначения и испускает торжествующий
вопль-гудок.
Но потом начинается трудное. Начинаются разговоры о любви. О верности.
"Да, да, конечно, - бормочу я. - И я, и я тоже... Завтра?.. Нет, завтра
никак не могу... У нас вечером семинар по Державину, невозможно пропустить.
Я позвоню тебе в воскресенье, хорошо?.. Или в понедельник... И мы поедем
кататься на коньках, на лыжах, на санках, на качелях... Так будет славно!"
Увернуться, ускользнуть. Вырваться из словесной паутины обещаний,
оставить лазейку, недоговоренность. Удрать с бала, пока часы не пробили
заветную полночь и карета не превратилась обратно в тыкву. "Ты все
перепутал! Я говорила в восемь вечера в среду, а не в четверг. Прождала тебя
на морозе!.." О, это была целая наука, богатейший набор приемов. Невидимое -
всегда наготове - женское недомогание. Мать послала за лекарством на другой
конец города. Внезапно приехал дядя Миша ("Ну, ты помнишь, я тебе
рассказывала о нем, капитан дальнего плавания, я не могла с ним не
повидаться, ему сегодня опять в плавание, опять не видеться полгода!").
Верность. Все книги, все песни, все фильмы прославляли ее, возводили на
пьедестал, требовали, грозили позором за нарушение. Как я могла сознаться,
что не способна на нее? Что неделю назад я делала это с
аспирантом-лингвистом, а завтра у меня не семинар по Державину, а свидание с
курсантом-артиллеристом? Что на предстоящем дне рождения лучшей подруги ее
муж опять будет гладить мне колени под скатертью и я не смогу - не захочу -
оттолкнуть его руку?
Да, я уже знала все клеймящие, раскаленные слова, которые поджидали
меня, если откроется. "Шлюха", "подстилка", "слаба на передок",
"поблядушка", "давалка", "потаскуха"... Я боялась момента разоблачения,
пряталась за ненужными мне очками, за немодной стрижкой, за темными
жакетами. Но стыдилась ли в душе своей одержимости, пыталась ли одолеть?
Если и пыталась, то как-то вяло, неискренне.
"Ты можешь делать это только с одним, только с любимым!" - строго
говорили мне романы и романсы, родители и родственники, актеры с экрана и
лекторы с кафедры. И я не смела им возражать. Я только ощупью искала, как
мне ужиться с недугом, который был сильнее меня, но у которого не было
названия.
Возлюбленный, любовь?
Разве я посмела бы назвать любовью то, что происходило со мной?
Конечно, я уже безошибочно узнавала момент, когда это начиналось. Будто
холодный сквознячок врывался в горло и пробовал издать жалобный звук,
предвестье всех этих "отвори поскорее калитку", "мой милый, что тебе я
сделала?", "как ты красив, проклятый!". Будто невидимые струны натягивались
из солнечного сплетения по всему телу - до кончиков пальцев, до ушей, до