"Владимир Яковлевич Дягилев. Доктор Голубев " - читать интересную книгу автора

думала.
Внизу на проспекте кипела разнообразная жизнь. Из булочной с сумками
выходили женщины. В подворотне пристроился точильщик. Он крутил колесо, и
снопики красных искр взлетали вверх. Вот семья отправилась на прогулку:
впереди малыш с белым зайцем в руках, позади - папа с мамой. Две соседки
встали среди дороги, - должно быть, судачат о ком-то. Одна все рукой
размахивает. Из парикмахерской вышел военный, постоял на ступеньках,
подкрутил усы и бравой походкой пошел направо - верно, к знакомой. Мальчишки
путаются среди прохожих. Милиционер, важно поглядывая по сторонам, шествует
между трамвайными рельсами. Каждую минуту проносятся машины, грузовые и
легковые, черные и красные, серые с молочным отливом и какие-то пестрые,
непонятного цвета, А вот настоящий дом на колесах - две двери, окошек-то
сколько! Это, должно быть, новый автобус. Летом Анютка журнал приносила, там
точно такой же был нарисован.
Вспомнив про дочь, Прасковья Петровна тотчас представила, как Прохор -
сельский почтальон - принес "молнию", как они вместе с Анюткой поплакали,
как собрался народ - соседи, колхозники, - начали утешать, помогать
собираться в дальнюю дорогу. А потом пришел председатель Игнат Петрович,
помялся, погладил бороду и сообщил, что правление решило пособить ей: "Денег
выделило тыщу рублей и машину дает до города..."
- Наталья Николаевна, сколько времечка-то?
- Пятнадцать минут первого.
- О господи, как время-то тихо идет! Валя опять предложила поиграть:
- Вы кабудто директор, мы - учителя, а куклы - ученики.
- Давайте, милые, поиграем.
Вот так же Павлик, маленьким, когда Анютка отказывалась играть,
упрашивал мать, и Прасковья Петровна соглашалась: усаживалась на лавку,
повторяла все те слова, какие заставлял говорить "учитель", вставала и
вместе с ним пела песни. Особенно Павлик любил эту, про летчиков: "Все выше,
и выше, и выше стремим мы полет наших птиц..."
- Пойдем к директору, - кричала Валя на куклу. - Ты почему каждое утро
опаздываешь? [595]
- Аи, как неладно, - говорила Прасковья Петровна, пряча куклу в широкой
ладони. - Что же ты дисциплину нарушаешь?
- А-а-а, - хныкала Валя, - она кабудто плачет. Павлик плакал редко:
если больно ушибался или не получалось чего, от злости плакал, и - когда
извещение с фронта пришло, отец погиб. "Ах, Данило, Данило! Как мне тяжко
одной. Как тебя не хватает - горю пособить!" Прасковья Петровна вспомнила о
рождении сына. Данило привез акушерку, а сам пошел в кузницу коней ковать.
Стоял март - самая гололедица. Она, Прасковья, каталась по полу, по кошме,
покрытой цветастым одеялом, а из кузницы доносилось: "бум-дзинь, бум-дзинь,
бум-дзинь" - удары молота по наковальне. Когда родился Павлик, соседка
побежала в кузницу. "Бум-м!" - раздался последний удар и оборвался. В
горницу ввалился Данило, пропахший дымом, в холщовом фартуке. "Ну, спасибо
тебе, Параша, за сына спасибо", - сказал он, наклоняясь и целуя ее в
распухшие губы...
- Тетя, ну тетя же! - обидчиво кричала Наденька. - Вы же совсем не
слушаете...
- Простите, милые, задумалась... Наталья Николаевна, сколько
времечка-то?