"Маргерит Дюрас. Месье X, именуемый здесь Пьер Рабье " - читать интересную книгу автора

- Но вы не знаете его?
- Вот именно, выходит, что не знаю.
Рабье убирает фотографии в портфель. Он все еще слегка дрожит, он не
улыбается. Разочарование, мелькнувшее в его глазах, тут же исчезает.
В период, предшествовавший нашему знакомству, Рабье произвел уже
двадцать четыре ареста, но он мечтал о все новых подвигах. Он хотел бы
арестовать вчетверо больше народу и пополнить список заметной персоны. Он
видел в своей полицейской функции возможность выбиться в люди. До сих пор он
арестовывал евреев, парашютистов и рядовых участников Сопротивления. Арест
Франсуа Морлана был бы беспрецедентным событием в его жизни. Я уверена, что
Рабье видел некую связь между поимкой Морлана и обретением книжного
магазина. В его бредовых мечтах это могло бы явиться вознаграждением за
арест такой заметной персоны. Рабье никогда не принимал в расчет возможность
поражения немцев. Ведь если Рабье надеялся, что, будучи сегодня полицейским,
сможет завтра стать владельцем книжного магазина, то эта надежда могла
сбыться лишь в случае победы Германии, ибо только при нацистском
франко-немецком господстве его полицейские заслуги получили бы признание,
только такое общество приняло бы его.
Однажды Рабье сказал мне, что, если немцам придется уйти из Парижа (во
что он, впрочем, ничуть не верил), он останется во Франции с секретным
заданием. Кажется, он сказал об этом в ресторане, между двумя блюдами,
этаким небрежным тоном.
На оставшиеся у меня деньги я покупаю три кило фасоли и кило сливочного
масла, оно опять подорожало, двенадцать тысяч франков килограмм. Я иду на
эти расходы, чтобы выжить.
Я вижусь с Д. каждый день. Мы говорим о Рабье. Я передаю Д. его слова.
Мне очень трудно описать Д. непрошибаемую глупость Рабье. Она - словно
броня, через которую невозможно пробиться. Все в нем - чувства, воображение
и особенно его оптимизм - выдает глупость. Это видно с первого взгляда.
Возможно, я никогда не встречала человека столь одинокого, как этот
служитель смерти.
Когда я смотрю на групповую фотографию членов Политбюро КПСС, на этих
убийц с трухлявыми душами, каждый из которых готов стать собственным
обвинителем и дрожит от страха перед соседом, перед грозящей завтра казнью,
я угадываю в них то самое одиночество прокаженного, коим был отмечен Рабье.
В биографии Рабье было некое обстоятельство, которое усугубляло его
одиночество. Он мечтал не только о книжном магазине, он должен был мечтать о
том, чтобы кончился преследовавший его кошмар. Но об этом он никогда не
говорил со мной. Если он прикрылся документами мертвеца, если украл имя
умершего в Ницце молодого человека, значит, в прошлом, в прежней своей жизни
Рабье совершил какое-то преступление, которое до сих пор не искупил и за
которое мог быть привлечен к суду. Он жил под заемным именем. Французским. И
это делало его еще более одиноким. Никто, кроме меня, не слушал Рабье. Но
слушать его было трудно. Я имею в виду голос Рабье. Он был какой-то
искусственный, сделанный, словно в горло Рабье вставлен протез. Можно бы
назвать его бесцветным, но это не передает всей его необычности. Из-за того
что голос был такой невнятный, мне приходилось старательно вслушиваться в
каждый звук. Время от времени в речи Рабье проскальзывал легкий акцент. Но
какой? "Похоже на следы немецкого акцента" - вот самое большее, что можно
было сказать. Эта чужеродность, которую хранила память и выдавал голос, еще