"Мао Дунь. Весенние шелкопряды (Рассказы китайских писателей 20 - 30-х годов) " - читать интересную книгу автора

пятисот цзиней коконов. Пусть за сотню он возьмет по пятидесяти юаней, и то
выручит двести пятьдесят юаней. Тун-бао облегченно вздохнул.
А тут еще кто-то тихонько сказал:
- Не может быть, чтобы листья так подорожали. В соседних деревнях,
слыхать, червячки не очень уродились.
Старик узнал голос Лю-бао и совсем успокоился.
Лю-бао и А-до стояли рядом, у одной корзины, так близко, что казалось,
они касаются друг друга. Неожиданно рука, скрытая под веткой,* ущипнула
Лю-бао за бедро. Девушка знала, чья это рука, - но ни слова не сказала, даже
не улыбнулась. Но когда ей погладили грудь, она вскрикнула и невольно
отпрянула.
______________
* Обычно крестьяне при сборе тутовых листьев не срывают их с деревьев,
а срубают вместе с ветками. (Прим. автора.)

- Что случилось? - спросила Сы данян.
Кровь бросилась в лицо Лю-бао. Она украдкой взглянула на А-до, опустила
голову и снова принялась за работу, сказав:
- Да ничего. Наверно, волосатая гусеница укусила. А-до закусил губу и
усмехнулся. Уже полмесяца он голодал, недосыпал, стал совсем тощим, но духом
не падал. Он вообще никогда не унывал, чего нельзя было сказать об его отце.
Он был уверен, что даже самый обильный урожай коконов или риса не избавит
семью от долгов, не поможет ей вернуть землю, а усердием и бережливостью
жизнь не улучшишь, только горб наживешь. И все же трудился А-до с охотой,
это было ему, пожалуй, так же приятно, как заигрывать с Лю-бао.
Утром старик отправился в город раздобыть денег на тутовые листья.
Перед отъездом он долго говорил со снохой и решил заложить часть земли,
обсаженной тутовником, которая давала пятнадцать даней листьев; это было
последним достоянием семьи.
Пока первые десять даней из привезенных стариком тридцати принесли в
червоводню, разжиревшие шелкопряды целых полчаса голодали. Сы не могла без
жалости смотреть, как, высунув свои маленькие хоботки, они двигали головками
в поисках корма. Шелкопряды накинулись на листья и так зашуршали челюстями,
что люди едва различали собственные голоса. Решета быстро пустели, и на них
каждый раз настилали новый толстый слой листьев. Еще два дня каторжного
труда, а там начнется "подъем" гусениц. И крестьяне, напрягая последние
силы, самозабвенно работали.
Уже трое суток А-до не смыкал глаз, но усталости не чувствовал. До
рассвета он караулил шелкопрядов, чтобы отец и золовка хоть немного поспали.
Высоко в небе стояла полная луна, было свежо, и червоводня обогревалась
маленькой жаровней. Ко второй страже* А-до дважды настелил червячкам листьев
и теперь, сидя на корточках возле жаровни, слушал, как они шуршат челюстями.
Так, сидя, и задремал. Вдруг ему показалось, что скрипнула калитка. Он
открыл глаза, но они тут же закрылись. "Ca... ca... са..." - шуршали
шелкопряды, но к этому звуку примешивался и другой. Парень качнулся,
стукнулся головой о колено, окончательно проснулся и тут явственно услышал,
как зашелестела тростниковая циновка над входом в червоводню. Мелькнула
чья-то тень. А-до вскочил на ноги и выбежал во двор. В ярком свете луны
видно было, как кто-то мчится со всех ног через рисовое поле к речушке. А-до
бросился следом, догнал и повалил беглеца и, убежденный, что поймал воришку,