"Александр Дюма. Парижские могикане (Части 1 и 2) " - читать интересную книгу автора

потому что боишься выглядеть наивным; ты строишь из себя злодея, потому что
краснеешь при мысли, что можешь показаться добрым! Ты никогда не входил в
клетку ко львам, ты никогда не спускался в ров к медведям, ты никогда не
показывался в рыночном кабаке, как и Людовик, как и я, как уважающие себя
молодые люди или просто честные труженики.
- Amen! [Аминь! (лат.)] - зевнув, произнес Петрус.
- Зевай и смейся сколько хочешь! Похваляйся воображаемыми пороками,
дабы пустить пыль в глаза галерке, потому что ты когда-то слышал, что все
великие люди имеют пороки, что Андреа дель Сарто был вор, а Рембрандт -
распутник; надувай буржуа, как ты любишь говорить, потому что любишь над
кем-нибудь посмеяться; но с нами, знающими тебя за добряка, со мной, любящим
тебя как младшего брата, оставайся таким, какой ты есть, Петрус: искренним и
наивным, впечатлительным и восторженным. Ах, дорогой мой, если позволительно
быть пресыщенным - а, на мой взгляд, это вообще непозволительно, - то только
изгнанному, как Данте, непонятому, как Макиавелли, или преданному всеми, как
Байрон. Разве ты
был предан, непонят, изгнан? Может, у тебя есть основания мрачно
смотреть на жизнь? Или в твоих руках истаяли миллионы, оставив лишь осадок
неблагодарности, горечь разочарования? Нет! Ты молод, твои картины
продаются, тебя обожает любовница, правительство заказало тебе "Смерть
Сократа"; мы договорились, что Людовик будет позировать в роли Федона, а я -
Алкивиада; какого черта тебе еще нужно?.. Поужинать в кабаке? Давай
поужинаем, друг мой! По крайней мере, это пойдет тебе на пользу: ты
испытаешь такое отвращение, что на всю жизнь тебе расхочется туда
возвращаться!
- Ты все сказал, господин в черном? - проворчал Петрус.
- Да, почти.
- Тогда пошли!
Петрус снова пустился в путь, затянув полувакхическую, полунепристойную
песнь, словно хотел доказать самому себе, что полученный им от Жана Робера
суровый и дружеский урок не произвел на него впечатление.
С последним куплетом они очутились в самом сердце Рынка; на церкви
святого Евстафия пробило половину первого.
Людовик, как видели читатели, почти не принимал участия в разговоре;
будучи по натуре задумчивым и наблюдательным, он с легкостью позволял вести
себя куда угодно, уверенный в том, что, куда бы ни шел человек, будь то на
встречу с другими людьми или с природой, он повсюду найдет предмет для
наблюдения или мечтаний.
- Ну вот, - заметил он, - теперь осталось только выбрать... Так куда
же мы зайдем: к Полю Нике, к Баратту или к Бордье?
- Мне рекомендовали Бордье - пойдем к нему! - предложил Петрус.
- Пошли к Бордье! - подхватил Жан Робер.
- Если только ты не пристрастился к какому-нибудь другому здешнему
храму, целомудренное дитя муз!
- О, ты отлично знаешь, что я никогда даже не бывал в этом квартале...
А потому мне все равно! Нам везде подадут скверный ужин, стало быть,
предпочтения я никакому из этих заведений не отдаю.
- Вот мы и пришли. Достаточно ли подозрителен, на твой вкус, этот
кабак?
- Дальше некуда!