"Александр Дюма. Княгиня Монако (Собрание сочинений, Том 57) " - читать интересную книгу автора

заставляет меня немедленно успокаиваться. Я не позволяю безучастным
наблюдателям присутствовать при вспышках моей ярости - впоследствии они
стали бы их осуждать, а я этого не терплю.
Вот мой портрет, и, как я надеюсь, он без прикрас. Нетрудно заметить,
что в этом описании я добавила некоторые штрихи к изображению, сделанному
мной когда-то в покоях королевы-матери. Подобные признания неуместны перед
придворными, готовыми неустанно высмеивать тех, кто открывает перед ними
свою душу, тем более когда зависть - эта проказа царедворцев - находит
подходящий объект вроде меня, чтобы вцепиться в него своими стальными
зубами.
Как было сказано выше, я родилась через двадцать один месяц после
рождения короля Людовика XIV. Людовик XIII еще здравствовал, и наша семья
была в большой милости. Мой отец, уже ставший маршалом Франции, входил в
число тех, кого называли "Семнадцать вельмож", - иными словами, в число
самых изысканных, самых мужественных и самых благородных людей своего
времени. Господин кардинал, выдавший за него свою племянницу,
засвидетельствовал ему таким образом свое глубокое почтение. Король любил
отца, а королева его боялась; страшное отвращение, которое она испытывала к
моему дяде, графу де Лувиньи, довольно скверному человеку, следует это
признать, отражалось на всех нас. Эта ненависть подогревалась фавориткой
королевы г-жой де Шеврёз по вполне понятной причине. Граф де Лувиньи
когда-то предал несчастного графа де Шале, любовника герцогини: он выдвинул
против него ложное обвинение, которое привело графа на эшафот; дядя сделал
это исключительно ради того, чтобы угодить кардиналу и извлечь для себя
какую-нибудь выгоду.
Вдобавок граф де Лувиньи повел себя не более достойно во время дуэли с
Окенкуром - он нанес своему противнику вероломный удар сзади, приковавший
того к постели на полгода. Графа никто не уважал, и отец относился к нему
как к своего рода хвастуну, который недостоин нашей семьи и которого следует
выставить за дверь. Другой мой дядя, шевалье, а впоследствии граф де Грамон,
достаточно известен; впрочем, мы встретимся с ним позже.
То было время господства г-на де Сен-Мара над рассудком короля, время
славы великого Корнеля, а также первых шагов господина принца и г-на де
Тюренна. При дворе постоянно плелись заговоры против кардинала, то и дело
возмущались тиранией, и, наверное, было чрезвычайно трудно сохранять
равновесие посреди всех этих подводных камней. Тем не менее моему отцу это
удалось благодаря его гибкому уму и гасконской сообразительности, которую он
сохраняет по сей день. Он знает, что сказать, чтобы развеять человеку дурное
настроение, и сам Людовик XIV никогда не мог устоять перед этим его
искусством.
Под видом искренности отец зачастую ведет себя необычайно дерзко, и это
проходит для него безнаказанно; он всегда расположен к такому, так же как
граф де Грамон и я.
Граф де Гиш отличался в поведении еще одной особенностью: он
невообразимо мудрствовал, нередко не понимая самого себя. Он был умен,
образован, но полностью лишен естественности или, выражаясь точнее, был
естественно-вычурным, как иной другой бывает простодушным. Я никогда не
верила в бурные страсти брата, а по его словам, у него были дюжины всегда
безумных романов. Он смертельно переживал любой полученный им отказ,
ревность вызывала у него недомогание, а доступность женщины - отвращение; он