"Александр Дюма. Княгиня Монако (Собрание сочинений, Том 57) " - читать интересную книгу авторазаставляет меня немедленно успокаиваться. Я не позволяю безучастным
наблюдателям присутствовать при вспышках моей ярости - впоследствии они стали бы их осуждать, а я этого не терплю. Вот мой портрет, и, как я надеюсь, он без прикрас. Нетрудно заметить, что в этом описании я добавила некоторые штрихи к изображению, сделанному мной когда-то в покоях королевы-матери. Подобные признания неуместны перед придворными, готовыми неустанно высмеивать тех, кто открывает перед ними свою душу, тем более когда зависть - эта проказа царедворцев - находит подходящий объект вроде меня, чтобы вцепиться в него своими стальными зубами. Как было сказано выше, я родилась через двадцать один месяц после рождения короля Людовика XIV. Людовик XIII еще здравствовал, и наша семья была в большой милости. Мой отец, уже ставший маршалом Франции, входил в число тех, кого называли "Семнадцать вельмож", - иными словами, в число самых изысканных, самых мужественных и самых благородных людей своего времени. Господин кардинал, выдавший за него свою племянницу, засвидетельствовал ему таким образом свое глубокое почтение. Король любил отца, а королева его боялась; страшное отвращение, которое она испытывала к моему дяде, графу де Лувиньи, довольно скверному человеку, следует это признать, отражалось на всех нас. Эта ненависть подогревалась фавориткой королевы г-жой де Шеврёз по вполне понятной причине. Граф де Лувиньи когда-то предал несчастного графа де Шале, любовника герцогини: он выдвинул против него ложное обвинение, которое привело графа на эшафот; дядя сделал это исключительно ради того, чтобы угодить кардиналу и извлечь для себя какую-нибудь выгоду. Окенкуром - он нанес своему противнику вероломный удар сзади, приковавший того к постели на полгода. Графа никто не уважал, и отец относился к нему как к своего рода хвастуну, который недостоин нашей семьи и которого следует выставить за дверь. Другой мой дядя, шевалье, а впоследствии граф де Грамон, достаточно известен; впрочем, мы встретимся с ним позже. То было время господства г-на де Сен-Мара над рассудком короля, время славы великого Корнеля, а также первых шагов господина принца и г-на де Тюренна. При дворе постоянно плелись заговоры против кардинала, то и дело возмущались тиранией, и, наверное, было чрезвычайно трудно сохранять равновесие посреди всех этих подводных камней. Тем не менее моему отцу это удалось благодаря его гибкому уму и гасконской сообразительности, которую он сохраняет по сей день. Он знает, что сказать, чтобы развеять человеку дурное настроение, и сам Людовик XIV никогда не мог устоять перед этим его искусством. Под видом искренности отец зачастую ведет себя необычайно дерзко, и это проходит для него безнаказанно; он всегда расположен к такому, так же как граф де Грамон и я. Граф де Гиш отличался в поведении еще одной особенностью: он невообразимо мудрствовал, нередко не понимая самого себя. Он был умен, образован, но полностью лишен естественности или, выражаясь точнее, был естественно-вычурным, как иной другой бывает простодушным. Я никогда не верила в бурные страсти брата, а по его словам, у него были дюжины всегда безумных романов. Он смертельно переживал любой полученный им отказ, ревность вызывала у него недомогание, а доступность женщины - отвращение; он |
|
|