"Александр Дюма. Джузеппе Бальзамо (Записки врача, том 1)" - читать интересную книгу автора

открывается необъятный склон Громовой горы, вершина которой нередко
осеняется священным огнем, давшим горе имя. Деревья непроницаемой стеной
опоясывают склон, надежно укрывая его от любопытных глаз.
В самом деле, оказавшись под сенью деревьев, могучих, словно дубы
античной Дидоны, путешественник может двигаться дальше, оставаясь не
замеченным с равнины, проезжай он хоть средь бела дня. И будь его лошадь
увешана бубенцами, как испанский мул, - никто не услышит их звона; будь
лошадь покрыта затканной золотом попоной, словно конь самого императора,
ни один отблеск не проникнет сквозь листву. Пышные ветви не пропускают ни
малейшего звука, густая тень заглушает все краски.
В наши дни самые внушительные горы стали просто наблюдательными
пунктами, а мрачные предания вызывают у путешественника лишь улыбку
сомнения. Однако и сегодня этот пустынный край заставляет местных жителей
трепетать от ужаса и безлюдности. Несколько жалких на вид домишек, будто
забытые часовые соседних деревень, стоят на почтительном расстоянии от
колдовского леса.
Обитатели этих затерянных домишек - мельники, которые охотно доверяют
реке свое зерно, а муку отвозят потом в Рокенхаузен или Альзей. Живут
здесь еще пастухи, они гоняют стада в горы. И пастухам, и их собакам
случалось вздрагивать при звуке рухнувшей от старости вековой ели. Кто
знает, в каких лесных дебрях исчезает она!
Как мы уже говорили, предания в этом краю мрачны и зловещи.
Рассказывают, что тропинка, которая теряется за Даненфельсом среди
вересковых зарослей, не всегда приводила истинных христиан к вратам рая.
Вероятно, кто-нибудь из нынешних жителей Даненфельса слышал от отца
или Деда историю, подобную той, которую мы хотим рассказать.
Случилось это 6 мая 1770 года. Приближался час, когда вода в реке
становится молочно-розовой. Это время знакомо каждому жителю Рингау:
солнце опускается на крышу Страсбургского собора, и его шпиль делит
солнечный диск надвое.
Всадник, ехавший из Майенса, миновал Альзей и Кирхейм-Поланд, затем
оставил позади Даненфельс и свернул на едва различимую тропинку, а
тропинка вскоре и вовсе исчезла. Тут он спешился, взял коня под уздцы О и
собрался было привязать его к дереву. Конь тревожно заржал. Казалось,
мрачный лес дрогнул - так необычен был здесь этот звук.
- Ну-ну, успокойся, мой славный Джерид, - прошептал незнакомец, -
позади двенадцать миль, и для тебя по крайней мере путешествие закончилось.
Он огляделся, словно пытаясь увидеть что-то сквозь листву; но сумерки
уже сгустились, лишь смутно угадывались тени, наплывавшие одна на другую.
Оставив тщетные попытки хоть что-нибудь различить в темноте,
незнакомец обернулся к лошади. Ее арабское имя свидетельствовало
одновременно о ее происхождении и о скаковых качествах. Притянув к себе
морду лошади обеими руками, он коснулся губами ее пылавших ноздрей.
- Прощай, мой верный друг, - сказал он, - больше мы не увидимся,
прощай!
С этими словами он бросил беглый взгляд вокруг, словно надеясь быть
услышанным.
Конь тряхнул шелковистой гривой, стукнул копытом об землю и заржал
так, будто почувствовал смертельную опасность.
На этот раз всадник лишь кивнул головой, и его улыбка будто говорила: