"Евгений Пантелеевич Дубровин. Грибы на асфальте (Повесть сатирическая с лирическим уклоном)" - читать интересную книгу автора

- Что напрасно? Все зубрите, зубрите, а жизни не знаете, корову даже
выдоить не умеете. Вот ты, например, сможешь?
- Нет.
- Ну вот! Я бы тебя к себе на ферму ни за что не взял.
Наверно, в результате этих разговоров у Ивана Ивановича появилась
мысль превратить наш институт в колхоз. Ректор - председатель, деканы -
бригадиры, студенты - колхозники. Сев, уборка, дойка и все такое прочее.
Студенты-колхозники участвуют во всех сельскохозяйственных работах и, кроме
того, слушают лекции.
Даже Глыбка от такой идеи пришел в замешательство. Но Ивана Ивановича
неожиданно поддержала "генсек".
- Надо подумать, - сказала она. - Здесь есть рациональное зерно.
Привязать институт к земле. Посоветуйся" с учеными и студентами, Березкин.
И Иван Иванович принялся советоваться. В мгновение ока он создал
восемь комиссий и подкомиссий, три бюро и несколько комитетов. Через неделю
эти органы размножились методом простого клеточного деления. Наш институт
затрясло. Без конца подъезжали и отъезжали черные "Волги", толпились
толстяки в соломенных шляпах. Наскакивая на людей, носились курьеры. Больше
всех доставалось, конечно, Березкину. До сих пор для меня остается тайной,
как он ухитрялся присутствовать одновременно на десятке совещаний и
заседаний.
В остальные институтские дела Иван Иванович не вмешивался. Даже
материалы для своих репортажей о дипломниках он брал в кабинете Глыбки. Они
с ходу понравились друг другу. А поскольку Маленький Ломоносов плохо
относился к нашей сеялке, она занимала на страницах газет весьма скромное
место.
Без помощи Кретова нам пришлось бы очень туго. Он здорово привязался к
"Голландцу". Завкафедрой даже сделал нам заманчивое предложение поступать к
нему в аспирантуру, с тем чтобы продолжать работать над сеялкой.
Не знаю, как Ким, но я тут немножко возгордился. Это был первый
случай, когда в аспирантуру брали троечника. Обычно же после окончания
оставляют круглых отличников, крупных общественных деятелей. У нас на курсе
был один такой - Косаревский, председатель профкома. С ним даже ректор
здоровался за руку. Судьба Косаревского была решена еще на четвертом курсе,
и в последнее время он работал лаборантом в гараже.
Косаревский зазнался. Он еще год назад перестал здороваться с нами,
только еле-еле кивал или снисходительно, подражая Глыбке, похлопывал по
плечу. До такой степени зазнаваться я бы, конечно, не стал, но все-таки
Косаревского понять можно. Остаться в аспирантуре сразу после окончания
института - это не фунт изюма!
Я тоже стал ловить себя на том, что начинаю разговаривать сквозь зубы,
а рука моя так и тянется похлопать кого-нибудь по плечу.
Весть о том, что меня оставляют в аспирантуре, произвела в нашем
колхозе сильное впечатление. Надо сказать, что репутация моя в родном селе
была неважная. В школе я учился так себе, дважды имел крупные неприятности
со сторожем колхозной бахчи. Кроме того, я первый из класса купил в
сельмаге пиджак в красную клетку. Потом все накупили себе таких пиджаков,
но слово "стиляга" приклеилось только ко мне.
Теперь я с торжеством рассказывал всем об изобретенной сеялке, о новой
квартире, которую мне, несомненно, дадут в городе. Старики почтительно