"Юлий Дубов. Меньшее зло (fb2)" - читать интересную книгу автора (Дубов Юлий)

ГЛАВА 7. КОНСТРУИРОВАНИЕ СТИМУЛА

Между собой губернаторы называли его Воробушком. Кто сказал первым, вспомнить невозможно, но прижилось мгновенно. Потому что, как и многие прозвища, даваемые русским человеком, слово это оказалось исключительно точным. В него вошли и резко контрастирующая с чиновной сановностью субтильность, и порхающая суетливость, и общая растрепанность оперения, свидетельствующая о длительном пребывании под дождем и ветром. Еще это слово вместило в себя некий этнический намек, слегка скрашенный уменьшительным суффиксом, потому что наличие чуждой крови лишь угадывалось, но не подтверждалось объективно. Следует отметить также бросающуюся в глаза застольную неадекватность, выражающуюся в стремлении недопить, недолить и всячески увильнуть. Воробушек — он и есть воробушек.

Тут не обойтись без объяснения. Дело в том, что, невзирая на заслуженно приобретенную в академические времена докторскую степень, Платон-Воробушек считал, что к бизнесу приспособлен существенно лучше, чем к науке. Он рассказывал, что в старое время выпитый вечером бокал сухого весьма отрицательно сказывался на производительности умственного труда в течение двух или даже трех последующих суток. А при переходе в бизнес ежедневно употребляемая бутылка вина на результаты не влияла. Напротив, финансовые головоломки и неизбежные в борьбе с государством и конкурентами интриги придумывались и реализовывались с невероятной легкостью.

Вторжение Платона в большую политику, помимо естественной потребности в приумножении и защите капитала, объяснялось им еще одним личным наблюдением — в этой области он чувствовал себя вполне комфортно и после выпитой бутылки водки. Поэтому считал, что, занявшись политикой, наконец себя нашел. Было это на самом деле так, или окружающие его деятели просто пили больше, не важно. Ведь факт существенно важнее своего объяснения.

Однако если человек, выпив бутылку водки, в состоянии генерировать и осмысленно обсуждать политические конструкции, это еще не означает, что после двух бутылок он сможет функционировать хоть как-то.

Регулярно устраиваемые Платоном губернаторские тусовки обходились ему дороговато и в буквальном, и в переносном смысле. Политические проблемы губернаторы обсуждали с ленивой неохотой, зато водку глушили с сибирским азартом, зорко следя, чтобы гостеприимный хозяин не слишком отставал.

Ларри губернаторскими посиделками на первых порах не интересовался. Он как-то заехал в клуб часа в два ночи и увидел, что Платона отпаивают водой с нашатырем. Всех разогнал, втащил друга в спальню на второй этаж, раздел, плюхнул в ванну с водой и сел рядом на стуле.

Сперва Платон был бледен с отдачей в синеву, потом начал отходить, лицо порозовело.

— Иж-жвини, — сказал он все еще заплетающимся языком, — иж-жвини… Я сегодня что-то утомился… П-позвони в колокольчик, пусть к-квас принесут, если остался. Квасу х-хочешь?

— Ты с кем пьешь? — ласково спросил Ларри, не трогаясь с места. — Они же приучены ведрами квасить. Победителем соцсоревнования решил стать? Вряд ли получится. Посмотри в зеркало — на кого похож… С такой рожей только в переходе спать. Зачем тебе понадобилась эта обкомовская шайка?

— Это не шайка, — простонал Платон, ощупывая голову. — Это, если хочешь знать, новая политическая сила.

— Вылезай! — скомандовал Ларри. — Вылезай немедленно и иди проспись! Завтра в Швейцарию полетишь на недельку, пусть за тобой наш любимый банкир Штойер присмотрит, а то засиделся он в офисе. Горный воздух, то-се… Тут один, тоже из Швейцарии, власть менял, и довольно успешно. Недели хватит?

Платон послушно выбрался из ванны и побрел в спальню, волоча за собой полотенце. На паркете оставались мокрые следы.

— Мы знаешь почему сегодня пили? — спросил он, останавливаясь у кровати. — Я название придумал. «Восточная Группа». Скажи — здорово?

Ларри промолчал. Комментировать столь великий повод назюзюкаться до полного изумления он считал излишним.

— Ты понимаешь вообще, что происходит? — не отставал Платон. — Нет, ты скажи, ты понимаешь?

— У меня знакомый в советское время в лотерею десять тысяч выиграл, — сказал Ларри. — Так он каждый вечер в ресторан ходил ужинать. Шашлык кушал, вино пил, коньяк… Утром шел в сберкассу, двадцать пять рублей снимал. Вечером в ресторан шел. Назавтра опять — сначала в сберкассу, потом в ресторан. У него посчитано было, что больше чем на год хватит.

— Ну и что?

— А то, что через восемь месяцев его кондрашка хватила. Не насовсем, но сильно. Он потом еще лет пять прожил и все жалел, что не успел программу до конца выполнить. Тебе что, нынешний президент так сильно надоел, что ты из-за него готов последнее здоровье загубить?

— Он мне не может надоесть, — честно признался Платон. — Потому что его нету. Это он делает вид, что он есть. А его нету. Его ведь дед назначил, потому что больше некого было. Дескать, пусть посидит месяца три, а там найдем подходящего. А он уже второй год руками водит. Валится же все к чертовой матери! Чтобы бабки по карманам распихивать, самое подходящее время. Только оно кончается, и все это начинают потихоньку понимать. А не знают, как сделать. А я знаю.

— А он уйдет?

— Да он спит и видит, чтобы свалить. Не бывает президентов с меньеровой болезнью. Он на людях покажется один раз, так его потом неделю откачивают.

— Ну и кого ты вместо него ставить собираешься? Кого-то из этих пузатых?

Платон наконец забрался под одеяло, жадно выпил бокал ледяного кваса.

— Я давно собирался с тобой поговорить. Как у нас вообще?

— Ты про что?

— Про бизнес.

— Нормально. Хорошо даже. А что?

— Я хочу, чтобы ты подключился. А бизнес поручи кому-нибудь. Два месяца. Максимум три. Ну четыре.

Ларри пожал плечами.

— Слушай, я же тебе не мешаю. Хочешь козни крутить — крути. Хочешь с этими рожами водку пить — пей. Только ни один из них президентом не станет. На что угодно готов спорить.

— Объясни — почему.

— Потому, что они не идиоты. Прекрасно понимают, зачем ты их обхаживаешь. И очень внимательно следят, с кем ты лишнюю минуту проговоришь. Как только на одного из них ставку сделаешь, они его тут же хором топить начнут.

— Вот! — Платон рывком сел в постели. — Точно! Ларри, давай подключайся! Ты все понимаешь. Буквально четыре месяца. Крайний срок — пять. И все! Объясняю суть…

— Суть потом объяснишь. Ты скажи сначала, почему к тебе Григорий Павлович зачастил?

Именно отец-основатель «Инфокара» и заместитель директора Завода, которого и многочисленные заводские дилеры, и главари кормившихся вокруг Завода бандитских группировок почтительно и единодушно именовали Папой Гришей, отдавая заслуженную дань стратегическому гению и масштабу личности, в свое время организовал хорошо продуманный и беспощадный наезд на «Инфокар», вознамерившись подобрать его под себя. Победа была уже близка, но Ларри выкрутился и нанес мощный ответный удар, после чего доля Папы Гриши в «Инфокаре» съежилась до неприличной величины.

С тех самых пор для Папы Гриши началась черная полоса невезения. Хотя формально все свои позиции на Заводе он сохранил, но от принятия решений был отодвинут.

— Он у тебя в этой губернаторской компании? — вкрадчиво спросил Ларри. — Да? Я что-то не пойму, кто из вас двоих больший дурак… Он или ты? А может — я? Что ты смеешься?

— А я не смеюсь. Я радуюсь. Больше скажу — он в этой, как ты говоришь, компании скоро будет за главного.

Ларри поднял глаза к потолку, пошевелил пальцами.

— Ты хочешь сказать… Они друг дружку вперед не выпустят. А он для них чужой, на нем все согласятся. Хорошо, что предупредил. Так это ты его собрался президентом делать?

— Да нет же, — Платон махнул рукой. — За кого ты меня принимаешь? Лютый же враг… Самое главное, Ларри Георгиевич, что я понятия не имею, кто будет президентом. Это во-первых. А во-вторых — это совершенно неважно.

— Что неважно?

— Неважно, кто конкретно будет президентом.

— Я закурю? — спросил Ларри, придвигая к себе пепельницу. — Очень курить хочется. Час с тобой вожусь…

— Кури, черт с тобой. А я тебе сейчас все расскажу. Сейчас сколько? Ого! Полчетвертого! Слушай, позвони — пусть принесут вина! Того, что тебе из Грузии прислали. И дай бумагу и ручку. Придется рисовать.

Платон изобразил корявый круг во весь лист и поставил за его границей крестик.

— Смотри. Круг — это элита. На самом деле таких кругов пять или шесть, потому что разных элит у нас до фига. Но существа вопроса это не меняет. Крест — нынешний президент. Он за кругом, потому что ни к одной элите не относится, даже к той, из которой вышел. Поэтому, кстати, они и передрались. Рано или поздно они консолидируются, сперва внутри, а потом и между собой и выкинут его к чертовой матери. Но, во-первых, это может не знаю сколько тянуться, а, во-вторых, — с нынешним я не вмешивался только потому, что думал, будто это на месяц, на два. Ну на три. А теперь ждать, пока они нам подсунут неизвестно что, но уже насовсем, я точно не собираюсь. Значит? Процесс надо: а — ускорить и бэ — оседлать.

— Пока я вижу, что процесс тебя оседлал, — проворчал Ларри, разливая вино. — Жуть на что похож…

Платон пропустил сказанное мимо ушей. Он рисовал за пределами круга странную загогулину. Ларри, присмотревшись, разглядел переплетение линий, напоминающее и свастику, и пятиконечную звезду.

— Вот эта штука, — сказал Платон, — которую я сейчас строю, она тоже в элиту не помещается. Она внесистемна. В этом весь фокус. Она должна резко ускорить процесс. Эта штука должна так перепугать наших идиотов, что они бегом побегут объединяться. И начнут внутри себя искать противовес. Поскольку ни одного серьезного человека, который мог бы сегодня встать и сказать: «Иду в президенты», не видно, они будут создавать такого человека. Знаешь, Ларри, мне совершенно наплевать, как его зовут. Важна не конкретная личность. Скорее всего, это будет просто робот. Важна программа, которую в него заложат. Так вот. У них руки связаны — они вынуждены учитывать интересы внутри элит и отношения между элитами. А у меня руки совершенно свободны. В пустышку, которая с сегодняшнего дня называется «Восточной Группой», я могу впихивать любую страшилку, абсолютно любую. Впихну туда «анархия — мать порядка», элита побежит в одну сторону. Впихну «все поделить» — побежит в другую. Про то, что у Восточной Группы нет самостоятельных политических амбиций, знаю только я. Теперь еще и ты. А больше никто. Ведь наши как устроены? Им сказать — хотите, чтобы президентом был Сидоров, так сразу взвоют — почему не Петров?! А если сообразят, что теперь этот вопрос решают мои отмороженные губеры, сразу окажутся договороспособными и очень покладистыми. Им нужно такую перспективку нарисовать, чтобы зашевелились и стали реально договариваться.

Ларри задумался.

— Не слишком ли ты мудришь? — спросил он после паузы. — Что-то слишком сложно. Ты же сам говорил, что если по телевизору двадцать четыре часа в день лошадиную задницу показывать, через месяц ее президентом и выберут.

— Одно другому не противоречит, — заметил Платон. Краткосрочный прилив энергии подходил к концу, он зевал во весь рот и морщился. — Совершенно не противоречит. Просто нам с тобой (Ларри зафиксировал, что местоимение «я» уже заменено на «мы», хотя прямого согласия еще не поступало) этого никто не даст сделать. Понятно? Я хочу, чтобы они показывали ту лошадиную задницу, на которой все согласятся. И я уж точно не буду никому говорить, как эту самую задницу должны звать по имени-отчеству. Я хочу — одним ударом — сделать так, чтобы они наконец сообразили, что под ними горит, и чтобы у этой задницы были наперед заданные характеристики.

— Чтобы выбрали меньшее зло?

— Точно. Вот именно. Чтобы выбрали меньшее зло. Другого они все равно ничего не умеют. Что смотришь?

— Я думаю.

— О чем?

— Хитришь. Ты ведь не просто так все это затеваешь. Когда про лошадиную задницу с наперед заданными характеристиками говоришь, у тебя перед глазами не задница, а конкретный человек. С которого ты эти характеристики срисовываешь. Скажи честно — это не Папа Гриша?

— Нет, конечно. Честное слово.

— А кто тогда?

Наступило молчание. Ларри понял, что ответа не будет. Он уже бесшумно пробирался к двери, когда Платон снова заговорил угасающим голосом:

— Послушай… Тут я еще про одну штуку думаю последнее время… Скажи… Мы с Ахметом совсем разошлись?

— По бизнесу — да. Он звонит иногда.

— Можешь его найти?

— Наверно. А зачем он тебе?

— Да тут есть одна идея… Хочу своим губерам небольшую подпорочку соорудить. Может пригодиться. Найди его — пусть заедет. Ларри остановился.

— Ты с ума сошел. Про то, что он с нами работал, каждая собака знает. Решил засветиться? Сообразят, что ты за веревочки дергаешь, могут и стрельнуть. С них станется.

— Волков бояться — в лес не ходить, — донеслось из темноты. — И потом — тут другое. Хочу к ним кого-нибудь солидного прислонить, настоящую страшилку. Мне бы с Ахметом посоветоваться…

Что— то булькнуло, хрюкнуло. Зазвучавший храп был жалобно-измученным. Ларри постоял еще несколько секунд и аккуратно закрыл за собой дверь.