"Игорь Дубов. Распоротый (Фантастический роман)" - читать интересную книгу автора

сделать. Для них это был единственный выход. Будь я на их месте, я бы
действовал так же. У кораблей такого класса рубки могут отстреливаться.
Перед этим они подняли бы стержни, и реактор мгновенно пошел вразнос. Они
бы удрали, а мы вместе с "Трезубцем" через несколько минут превратились в
облако радиоактивного пара. Это был отличный замысел. Но я успевал им
помешать.
Я вспомнил медленно движущуюся по пазам дверь и ставшие вдруг
абсолютно ватными мои ноги. Я неоднократно попадал в разные переделки, и
всякий раз нервное возбуждение делало мои реакции быстрыми и четкими,
концентрировало энергию и волю, поднимая меня над зыбкой неопределенностью
повседневного бытия. Теперь же, когда счет шел даже не на секунды, а на
какие-то мельчайшие их доли, ноги вдруг отказались повиноваться мне. И
связано это было, видимо, с тем, что там, на пороге, на самом конце
последней моей дистанции в два десятка коротких шагов, меня абсолютно точно
ждала неминуемая смерть.
В том времени, в котором я находился, все это длилось неимоверно
долго. Я помню, что, стиснув изо всех сил зубы, ругался последними словами,
безуспешно пытаясь отодрать от пола словно приклеившиеся к нему подошвы. И
только клацающий топот ботинок догоняющих меня ребят, тех самых ребят,
которых я вот уже два года учил не щадить себя, помог мне снова овладеть
телом и, нелепо взмахнув рукой, броситься вперед.
Я еще успел один раз выстрелить в полутьму рубки, перед тем как
вогнать себя в медленно сужающуюся щель. В памяти отпечатался
мертвенно-белый свет экранов, нервное мельтешение призрачных на их фоне
фигур в черно-белой униформе, чей-то хриплый вскрик, хруст сминаемого
скафандра и ослепительная вспышка бластера прямо перед моими глазами.
Последнее, что я помню, было сложное сочетание боли, бессилия и осознания
непоправимости происходящего, возникшее, когда я увидел протыкающий меня
насквозь тонкий плазменный шнур.
Только сейчас я заметил, что продолжаю держать пустой стаканчик.
Поставив его на стол, я налил себе снова и, отломив кусок хлеба, стал
медленно жевать. Плохо мне было, и я не мог понять почему. Мы сделали то,
на что не смели даже рассчитывать. При этом никто не струсил и никто никого
не подвел - во всяком случае, в той части, которую я знал. Наверное, я мог
этим гордиться. Но вот все погибли - и наша победа обернулась поражением.
Со временем горький привкус скорее всего пройдет, и я еще буду рассказывать
об этом в надежде на восхищение окружающих. Но сейчас, когда жизнь, которой
я жил когда-то, закончилась, я думал о том, что, может быть, было бы
гораздо лучше, если бы я тогда тоже погиб.
Я выпил два раза подряд, почти опустошив бутылку, и снова пожевал
черную корку. Такой хлеб когда-то любила Марта. Она, как правило, забывала,
какие блюда нравятся мне, и заказывала, ориентируясь на свой вкус. Когда я
говорил ей об этом, она возражала, что трудно запомнить пристрастия
мужчины, который по три месяца болтается в космосе. И домой приезжает, как
в гости. Спорить с этим было очень трудно. Поэтому уже через полгода я
перестал обижаться и молча ел то же, что и она.
- И Марта ушла, - сказал я, обращаясь к выстроившемуся у компьютера
экипажу. - Я прилетел, а она уже со Стефаном. Говорит, думала, я погиб. И
ведь контракт был...
Горький комок в горле разросся, и я поспешно сделал большой глоток из