"Анастасия Дубинина. Сердце трубадура " - читать интересную книгу автора

спешке не взял, чем покрыть голову, и легкие волосы, как короткие крылышки,
взлетают у него над ушами...
(Ударь его, шепнул маленький бес. Ударь его, он везет тебя, чтобы
убить. Успей же первым, у тебя есть охотничий кинжал, приблизься и заговори
с ним, а потом ударь - вон туда, за ухо, куда падает тень от качающегося
пера...)
Гийом расправился с бесом легко, прихлопнув его, как комара. Но
Раймон, словно что-то почуяв, обернулся в седле, посмотрел долгим,
внимательным темным взглядом. Подбородок старого рыцаря припорошила темная
щетина, и выглядел он почему-то очень усталым, едва ли не больным. Под
глазами легли темные тени. Гийом почувствовал мгновенный укол стыда перед
этим человеком, чье лицо часто всплывало у него в памяти на слово "отец" -
стыда за то, что он спит с его женой, за то, что врет ему, за то, что
Гийому девятнадцать лет, а Раймон - Бог ты мой, да ведь он же старик... И
легкое пламя опалило лицо Гийома еще и потому, что он, Гийом, так ловко,
непринужденно сидел в седле, словно гордясь своей дурацкой красотой, и за
то, что так удачно на нем сидел зелено-коричневый охотничий костюм...
Но барон заговорил, и голос его был прежний - сама сила, голос,
заставляющий виновного трепетать. Вся трепетная, едва ли не стыдливая
любовь куда-то мигом девалась, Гийом опять почувствовал себя мальчишкой,
сжавшимся в ожидании розги.
- Гийом, мальчик мой... давай-ка поедем рядом. Я хочу тебя кое о чем
спросить.
Голос вроде мягкий, но это как меч, обернутый в бархат. Рукой
провести - мягко, а ка-ак рубанет...
- Да, мессен.
(Ну же, давай, спрашивай, не тяни. Покончим наконец с этой медленной
пыткой. Что ты хочешь знать, черт подери? Хочешь знать, не сплю ли я с
твоей женой?..)

- Гийом... Я хочу спросить вас не только как вассала, но и как
своего... друга. Почти что приемного сына, Гийом.
- Я, эн Раймон...
Еще немного, и барон Раймон получил бы всю правду, которой он
добивался. Слово "сын" сделало свою работу, и Гийом уже открыл было рот,
чтобы выложить все начистоту. Барону помешал только он сам: только его
свойство, измыслив какой-то план, далее следовать ему до мелочей, идя
намеченной дорогой. Кажется, это называется негибкостью разума.
- Так вот, Гийом, скажите мне откровенно, как сказали бы своему
родителю: любите ли вы кого-нибудь? Я заметил, что вы выросли, и песни ваши
изменились; была ли тому причиною любовь? Я имею в виду, как вы понимаете,
не любовь дружескую или сыновнюю, а ту, которая делает юношу - мужчиною...
Лицо Гийома горело, будто он долго тер щеки снегом или жесткой кожаной
перчаткою. Лес пошел пятнами - вечнозеленые дубы и длинноиглые душистые
сосны кружились, отплясывая по сторонам дороги. Кони шли медленно. Гийомов
конь споткнулся о выступающий из земли корень.
- Да, мессен, люблю. Как бы иначе... (сглотнул слюну, душившую
изнутри) - как бы я мог тогда петь, если бы не Амор?..
- Понятно, - голос Раймона был по-отечески мягок. Теперь единственное
несоответствие осталось меж голосом и глазами, в которых, кажется, и вовсе