"Анастасия Дубинина. Испытание водой (Часть 1) " - читать интересную книгу автора

естественной вежественностью, которая присуща людям высокой крови. Ему
всегда легко и приятно было общаться с людьми, и неудивительно, что людям с
ним делалось тоже легко и приятно. Кроме того, у мальчика открылся очень
красивый и звонкий голос, и едва научившись складывать стихи, поначалу
совсем простенькие, Ален пробовал их петь. Отец купил ему недурную роту, а
заезжий жонглер с ярко-рыжими волосами, по прозвищу Рыжий Кот, научил с нею
обращаться, и забавно было видеть, как семилетний малыш часами просиживал в
углу в обнимку с инструментом, стараясь растопыривать коротенькие детские
пальцы на нужную ширину, двигая туда-обратно смычком... Может быть, потому
пальцы у него с годами стали очень длинными и изящными - вот еще одно
отличие от Бертрана с его лапищами! Отец не то что бы одобрял сыновнее
увлечение, но и не говорил ничего против, хотя в сердце своем считал все это
фиглярство занятием для бездельников, которые ни на что лучшее просто
неспособны. А Крошке Адель, по-прежнему оставшейся Крошкой, даже и став
матерью двоих детей, напротив, казалось, что стихи и музыка - это очень
изящно и благородно. А благородно - значит, правильно. Уж в этом-то она
никогда не сомневалась. Кроме того, ей в сыне вообще все нравилось; все, что
он делал, ей заведомо казалось правильным, как, впрочем, и многим его
друзьям. Он же сам из двоих родителей больше любил сурового отца, а вообще
изо всех людей на свете - своего младшего брата Этьена.
Этьенет был тоже очень странным, но странность его выражалась в ином. У
этого хрупкого, даже можно сказать - хилого ребенка, кажется, напрочь
отсутствовало чувство страха. Он был молчуном, из тех, что всегда пристально
вглядываются во что-то, другим невидимое; но если уж решал что-нибудь
сказать - только горный обвал смог бы его остановить. В округе семилетний
Этьен был прославлен тем, что спросил во всеуслышание в церкви на воскресной
проповеди, пробившись к амвону поближе: зачем же Господь убил водой
фараоновых воинов, если сам потом запретил убивать? Священник даже
задохнулся; честно говоря, задохнулись все, кто стоял поблизости, в
особенности бедная Этьенова матушка, пробиравшаяся с недобрыми
предчувствиями за своим кошмарным отпрыском, чтобы его поймать - пресечь -
подавить, пока не поздно: это был престольный праздник Сен-Жана, усекновение
главы Иоанна Крестителя, и в собор пришел проповедовать сам знаменитый аббат
Клервоский...Так вот, бедный священник задохнулся, но умница аббат только
посмеялся благосклонно и объяснил "невинной младенческой душе" во
всеуслышание все насчет того, кому разрешается отмщение за грехи
человеческие, кому же - нет, и что значит "Аз воздам".
Дома матушка за подобные деяния хотела Этьена выдрать, но сама она
никого драть в жизни не пробовала, и как это делается, не представляла, а
потому воззвала к справедливости - в лице своего властного мужа. Однако
Бертран на любимое чадо руку поднять отказался (такого не случалось меж
отцом и сыновьями все те недолгие годы, что они прожили вместе), да,
отказался - и только громко смеялся на охи и ахи Адель касательно того, "за
кого же их теперь примут, разве что за еретиков каких, вроде этих из
Монтвимера, или того, южанина, которого в тюрьму посадили".
- Да ладно тебе, - отмахнулся он, целуя жену в носик, - пустяки какие!
И позора никакого нет - это ж ребенок, при чем тут позор? Поболтают и
забудут. И вообще, не забывай - вы все за мной, как за каменной стеной. Пока
я жив, ничего вам плохого не случится...