"Дафна Дю Морье. Стеклодувы" - читать интересную книгу автора

все, ехавшие вместе с ней в фургоне, а потом они перелетели и в другие
фургоны, так что ее приезд, вместо чинного ритуала, при котором рабочие
расступаются, чтобы дать ей дорогу, превратился в веселое шествие вместе с
толпой смеющихся людей к самой печи, чтобы она могла посмотреть на "пожар",
который был источником самого их существования.
"Так я и стояла, - рассказывала она, - на пороге обширного сводчатого
строения длиною около девяноста футов, в центре которого помещались две
печи, закрытые, конечно, так что самого огня не было видно. Было время
перерыва, между полуночью и половиной второго, так что некоторые рабочие, а
среди них были и дети, спали, где придется, прямо на полу и, по возможности,
поближе к печи. Остальные пили из больших кружек крепкий черный кофе,
который варили для них женщины. Тут же находились кочегары, обнаженные по
пояс, готовые снова разжечь огонь в обеих печах для следующей смены. Мне
казалось, что я попала в ад, что свернушиеся клубочком дети - это жертвы,
приготовленные для того, чтобы бросить их в чаны и расплавить. Рабочие,
пившие кофе, оставили свои кружки и уставились на меня, то же самое сделали
и женщины - все они ждали, что я стану делать".
- И что же вы сделали? - спросили мы, ибо это была самая любимая часть
рассказа, и нам никогда не надоедало об этом слушать.
- Я сделала единственное, что можно было сделать в этом случае, -
сказала она нам. - Сняла свою дорожную накидку, подошла к женщинам и
спросила, не могу ли я им помочь варить и разливать кофе. Они настолько
удивились моей смелости, что, не говоря ни слова, протянули мне кофейник.
Возможно, это было не самым подходящим занятием для первой брачной ночи,
зато после этого уже никто не мог сказать, что я неженка, не способная
делать дело, никто не смел меня дразнить, называя бейлифовой дочкой.
Мне-то кажется, что никому не могло прийти в голову дразнить мою мать,
что бы она ни сделала. Было в ее взгляде что-то такое, говорил нам отец,
даже в те дни, когда ей было всего двадцать два года, что заставляло
умолкнуть всякого, кто решился бы на какую-нибудь вольность по отношению к
ней. Она была очень высокого для женщины роста, что-то около пяти футов
десяти дюймов*, стройная и широкоплечая, на голову выше всех женщин в
поселке. Даже мой отец, мужчина среднего роста, казался рядом с ней
коротышкой. Свои белокурые волосы она убирала в высокую прическу, что еще
больше подчеркивало горделивую осанку, которую она сохранила на всю жизнь;
мне кажется, это было предметом ее тайной гордости.
Вот так я и вошла в этот мир, приобщилась к стекольному делу,
рассказывала она нам. На следующее утро началась новая смена, и я видела,
как мой молодой муж надевает свою рабочую блузу и направляется к плавильной
печи, предоставив мне самостоятельно привыкать к запаху древесного дыма
среди окружавших меня сараев, где за оградой, окружавшей поселок, тянулся
лес, один только лес и ничего, кроме леса.
Когда поздним утром ее золовка Франсуаза Демере пришла к ней, чтобы
помочь распаковать вещи, она увидела, что все уже распаковано и прибрано,
белье и платье разложены по местам, а моя мать Магдалена отправилась в
мастерские, чтобы поговорить с мастером, который готовит поташ. Она хотела
посмотреть, как просеивают золу, как смешивают ее с известью и закладывают в
котел, чтобы там все это прокипело, прежде чем поступит к плавильщикам.
Моя тетушка Демере была шокирована. Ее муж, мой дядя Демере, был одним
из самых важных людей на всем заводе. Он был мастер-плавильщик, это значит,