"Дафна Дю Морье. Козел отпущения" - читать интересную книгу автора

что я сбился с пути, -- возможно, это были вещие слова.
-- Верно, -- кивнул я, -- ведите машину вы.
Он вопросительно взглянул на меня, но ничего не сказал, и мы молча
поменялись местами. Шофер повернул обратно к деревне и, немного до нее не
доехав, свернул налево, оставив шоссе позади.
Мне больше не надо было показывать машине дорогу, и я ссутулился на
сиденье -- манекен без единой мысли в голове. Взвинченность, нервная
лихорадка постепенно исчезли. Пусть делают, что хотят, я их не боюсь; кого
-- я не трудился себя спросить.
За нашей спиной садилось солнце, и, чем дальше мы ехали, чем тесней нас
обступали поля, тем глубже мы погружались в безмолвие. Среди розовых от
заката нив расплывчатыми пятнами, точно оазисы, лежали одинокие фермы. Поля
уходили к горизонту -- необъятная ширь, прекрасная, как океан в первые дни
творенья; золотые плюмажи аспарагуса по обочинам узкой, извилистой дороги
колыхались, как волосы русалок. Все казалось смутным, нереальным. Как во
сне, плыли мимо серая стерня и похожие на камыш стебли обезглавленных
подсолнухов, которые с первыми осенними морозами свалятся друг на друга.
Массивные, плотные стога сена с белыми прожилками, обычно резко очерченные
на фоне неба, сливались с землей; словно из небытия возникали длинные ряды
тополей с трепещущими и падающими листьями и вновь исчезали. Призрачные
деревья, высокие, стройные, смыкали свои ветви над головой крестьянки,
устало бредущей в какое-то неведомое мне место. Повинуясь внезапному порыву,
я попросил шофера остановить машину и постоял несколько мгновений,
вслушиваясь в тишину; за спиной закатывалось кроваво-красное солнце,
поднимался белесый туман. Верно, ни один путник, впервые проникший в
неведомые, не нанесенные на карту края, не чувствовал себя так одиноко, как
я, стоя на пустынной дороге. От земли исходили спокойствие и безмятежность.
Ее столетиями месили и лепили, придавая теперешнюю форму, ее попирала
тяжелой стопой история, ею кормились, на ней жили и умирали многие поколения
мужчин и женщин, и ничто, ни слова наши, ни поступки, не могло нарушить ее
глубокий покой. Он окутывал меня со всех сторон, и на один краткий миг
здесь, среди узорчатых полей, под темнеющим небом, я был близок -- но
насколько, спросил я себя -- к ответу на то, как покончить с сомнениями,
душевной смутой и страхами, ближе, чем был бы, последуй я первому побуждению
и отправься в монастырь траппистов.
-- Господину графу не очень-то хочется возвращаться домой, -- раздался
голос шофера.
Я взглянул на его доброе, честное лицо; в глубине его карих глаз я
прочитал сочувствие и мягкую насмешку; так смотрит человек, который горячо
любит своего хозяина, который будет сражаться и умрет за него, но не
побоится сказать ему, что он сбился с пути, если это случится. Никогда еще,
подумал я, я не видел преданности в обращенных ко мне глазах. Его
сердечность вызвала у меня ответную улыбку, но я тут же вспомнил, что
любит-то он не меня, а Жана де Ге. Я снова сел в машину с ним рядом.
-- Не всегда легко, -- сказал я, повторяя слова, сказанные мне
накануне, -- быть семейным человеком.
-- Что верно, то верно, -- со вздохом отозвался шофер, пожимая плечами.
-- В таком доме, как ваш, столько проблем, а кому, кроме вас, их решать?
Иногда я спрашиваю себя, как господину графу удается избежать катастрофы.
Такой дом, как мой?.. Дорога взбежала на гребень холма, и я увидел на