"Дафна Дю Морье. Яблоня" - читать интересную книгу автора

плитке стояла сковородка с яичницей; он снял ее и перенес к столу, где его
дожидался свежий, аккуратно сложенный, еще пахнущий типографской краской
номер "Таймса". Когда жива была Мидж, он - по многолетней привычке - сперва
передавал газету ей и после завтрака, унося "Таймс" к себе в кабинет, видел,
что страницы смяты, перепутаны, сложены кое-как, и удовольствие от чтения
бывало уже наполовину испорчено. И газетные новости утрачивали остроту,
потому что самое интересное жена успевала прочесть за завтраком вслух, тоже
по привычке, хотя ее никто не просил, да еще добавляла от себя язвительные
комментарии. Если в газете сообщалось, что у кого-то, кого они знали,
родилась дочь, она цокала языком и говорила, сокрушенно качая головой: "Вот
не везет им, опять девочка", а если сообщалось о рождении сына, она
вздыхала: "В наше время дать мальчику приличное образование... да, они с ним
еще наплачутся!" Поначалу он считал, что такая неодобрительная реакция на
приход в мир новой жизни психологически вполне объяснима - у них самих не
было детей, но с течением времени он убедился, что точно так же она
реагирует на любое приятное или радостное событие, словно радость сама по
себе была в ее глазах чем-то оскорбительным и преступным.
"Тут пишут, что этим летом зарегистрировано рекордное количество
отпускников. Будем надеяться, что им всем удалось хорошо отдохнуть". Но в
голосе у нее звучала не надежда, а откровенный скепсис. После завтрака она
отодвигала стул и говорила со вздохом: "Ну, что уж тут..." - останавливаясь
на полуслове; но то, как она вздыхала, как пожимала плечами, как сутулилась
над столом, собирая грязную посуду - она все боялась чересчур обременять
прислугу, - все эти мелочи, даже самый вид ее согнутой, тощей спины,
складывались в один привычной многолетний упрек, молчаливо обращенный к
нему, - упрек, который уже давно отравлял их совместное существование.
Он молча вставал и предупредительно открывал перед ней дверь на кухню,
и она молча проходила мимо, сгибаясь под тяжестью подноса с посудой, хотя
убирать со стола самой не было ни малейшей надобности; потом до него
доносился плеск воды в мойке на кухне. Он возвращался и снова усаживался на
место, глядя на прислоненную к тостеру смятую газету со следами джема, и уже
в который раз в его мозгу начинал стучать вопрос: "Что я такого сделал? В
чем я виноват?"
Она не ворчала, не пилила его. Избитые шутки насчет сварливых жен, как
и анекдоты о тещах, - это было что-то из области дешевой эстрады. Он не
помнил, чтобы Мидж когда-нибудь вспылила, повысила голос, закатила ему
скандал. Однако невысказанный вечный упрек в сочетании с позой благородной,
безропотной страдалицы делал атмосферу жизни в доме совершенно невыносимой,
заставлял его прибегать к разным мелким уловкам и при этом испытывать
постоянное чувство вины.
Бывало так, что в какое-нибудь осеннее дождливое утро он спешил
уединиться у себя в кабинете, включал на полную мощность обогреватель, не
спеша закуривал трубку и, дымя в свое удовольствие, усаживался за письменный
стол под предлогом того, что ему надо написать какие-то письма; на самом
деле ему просто хотелось спокойно побыть одному в своей собственной комнате.
Но вскоре дверь приоткрывалась и в кабинет заглядывала Мидж в низко
надвинутой на глаза широкополой фетровой шляпе; натягивая дождевик, она
недовольно морщила нос и замечала:
- Фу, как тут накурено, дышать невозможно!
Он ничего не говорил в ответ, только поворачивался к ней в кресле,