"Юрий Дружников. Смерть царя Федора (Микророман)" - читать интересную книгу автора

царей играл". И тебе должно быть легко позвонить. Не откладывай. Попытай
счастья, голуба!
Яфаров убежал мелкой трусцой. Видно, не такие уж у него большие связи
наверху, раз трясется и даже позвонить боится.
Коромыслову, в отличие от Охлопкова, перевоплощение в цари давалось
тяжелым напряжением сил, и его уверенность в себе колебаться не имела права.
Сам ушел, не дождавшись того места, где плакал. Значит, не в нем,
Коромыслове, дело, и он не может быть виноват. А в чем же эта неприятность,
постигшая театр? Яфаров прав: попытка - не пытка. Чепуха так чепуха, а если
серьезно, узнать, что же именно. Сразу после спектакля и позвонить.
Федора Петровича потребовали на выход. Он встал и понес с собой на
сцену внезапно свалившуюся ответственность и даже торжество: доказать
Яфарову и его людям, что он, Коромыслов, спаситель театра, который они
губят, использовать внезапно представившийся шанс. Давно он не волновался
перед выходом на сцену. Это была работа. Но тут, ожесточившись на самого
себя, он пребывал в напряжении, которое никак не мог подавить привычными
усилиями тренированной актерской воли. Вялость разлилась по телу и не
проходила.
Поставив декорации восьмой картины, рабочие разбежались за кулисы.
- Подол я вам подшила, Федор Петрович, - прошептала Анфиса, - не
беспокойтесь.
Он не заметил, что она стояла позади него на коленях.
- Я пуговицу потерял, Анфиса, - сказал он ей, ткнув себя пальцем в
грудь.
- У вас выход, - испугалась костюмерша. - Где же такую сейчас взять?
Давайте я пока вам это место через край пришью, чтобы держалось, а после уж
переделаю.
Кивнув, он смотрел на желтые и красные софиты, которые зажигались
парами, подсвечивая своды царских хором. Анфиса склонила голову ему на грудь
и зубами перекусила нитку.
- С Богом! - она оглянулась, не смотрит ли кто, и поспешно его
перекрестила.
Вялость прошла, но не хватало воздуха. К горлу подступил комок страха.
Страх просунул костлявые пальцы под ребра и больно сдавил сердце.
- Что-то света много, - сказал Коромыслов. - Слепит!
- Не может того быть, Федор Петрович. Это уж, как всегда. Софиты
двадцать лет не меняли.
Он отпустил кулису и прошел на сцену, усевшись в резное царское кресло.
Его одежды, хотя и на марле, и мех не соболий - синтетика, мешали дышать.
- Занавес! - донеслась до него из репродуктора команда Фалькевича, и
сразу загудел мотор.
Из зала хлынула волна воздуха с запахом человеческого пота и духов.
Боль исчезла, а может, он забыл про нее. И вдруг снова сжало. Царь Федор
обтер пот с лица, как того требовала роль, и погрузился в государственные
бумаги. Ирина положила ему на плечо руку: "Ты отдохнул бы, Федор..."
Давно привык Коромыслов: едва он начинал работать, в зале
устанавливалась тишина, хотя он еще не бросил ни реплики. А произнося
монологи, он умел полностью владеть залом. Мог смять его в комок или
расшевелить одним жестом, одной интонацией. Но тут тишина в зале стояла
особая. Никто не кашлянул, не задел о подлокотник биноклем, будто боль