"Юрий Дружников. Изгнанник самовольный (Роман-исследование о Пушкине)" - читать интересную книгу автора

местах, ни мыслей о терроре, если бы Пушкина просто-напросто отпустили за
границу. Возможно, там он решил бы, что дома все же лучше, и тихо вернулся
полным впечатлений, а то и стал бы горячим защитником всего чисто русского
- от царя до лаптей. Но так устроена русская система в течение столетий:
борясь с недовольными, она их плодила, чтобы затем с новой силой подавлять.
Энергия нации уходила в борьбу со своими согражданами, в слежку друг за
другом. За Пушкиным слежка уже шла, и последующие события происходили
быстро, как в кинематографе.
Добровольный осведомитель В.Н.Каразин записывает в своем дневнике мысли
о "поганой армии вольнодумцев", приводит эпиграмму Пушкина и сообщает о ней
управляющему Министерством внутренних дел В.П.Кочубею. Кочубей докладывает о
полученном письме царю. Петербургский военный генерал-губернатор граф Михаил
Милорадович приказывает полиции достать копию пушкинской оды "Вольность" и
эпиграммы Пушкина, что, согласно докладу полиции, удается "не без труда и
издержек". Становится известно и о подписи к портрету, который поэт
демонстрировал в театре.
Политический сыщик Фогель в отсутствие Пушкина является к нему домой,
прося его слугу Козлова за 50 рублей дать почитать рукописи хозяина. Козлов
ему отказывает. Пушкин, вернувшись домой, поспешно сжигает часть рукописей.
На следующее утро он ждет обыска, но его приглашают на прием к Милорадовичу.
За Пушкина заступился Федор Глинка, чиновник по особым поручениям при
генерал-губернаторе. Предполагалось, что, пока будет идти беседа,
полицмейстер заберет все рукописи, которые найдет у Пушкина в доме. Поэт,
однако, с готовностью предложил прямо в кабинете написать все крамольные
стихи, ему известные, пометив при этом, какие из них сочинены им самим. Эта
открытость обезоружила генерала, и он, услышав слова раскаяния, от имени
Александра Павловича объявил поэту прощение. Пушкин мог только вздохнуть,
решив, что он легко отделался.
Император, однако, был не доволен чересчур быстрым раскаянием Пушкина,
заподозрив, и, вероятно, не без оснований, отсутствие чистосердечия.
Наказания злоумышленника требовал также военный министр Аракчеев, сообщивший
царю о двух эпиграммах Пушкина. Речь пошла о ссылке в Сибирь или в
Соловецкий монастырь.
Возможно, у Пушкина была слабая надежда, что с ним поступят, как с
Грибоедовым, которого отправили служить за границу. Но у Грибоедова был
чиновничий стаж. Боратынский в тот же год попадает в солдаты, и это
считалось ссылкой, но - в Финляндию. (Пора, наконец, нам кажется, вернуться
к правильному написанию фамилии русского классика. Аргумент, что слишком
много издано с ошибкой, представляется ошибочным. Между тем,
пра-пра-правнучка Евгения Боратынского Katherina Boratynski, работающая
вместе с нами в Калифорнийском университете, ни слова не знает по-русски, но
свою фамилию пишет правильно.) Может быть, надеясь, что с ним поступят, как
с Боратынским, Пушкин эпатировал публику и был откровенен с Милорадовичем.
Мысль об отправке Пушкина в виде наказания за границу, как ни странно,
у властей возникала. Обер-прокурор Священного Синода и министр народного
просвещения Александр Голицын знал Пушкина по лицею и даже представлял его
среди других выпускников царю Александру. В 1818 году Голицын издал
инструкцию для цензоров, в которой предлагалось не допускать мысли,
противные принятым твердым правилам, обнаруживать и пресекать вольнодумство,
безбожие, своевольство, мечтательное философствование и пр. Теперь Голицын