"Юрий Дружников. Изгнанник самовольный (Роман-исследование о Пушкине)" - читать интересную книгу автора

"Боюсь только фраз и крови. Конституция кортесов есть чистая демократия...
Если они устроят государство, то обещаюсь идти пешком в Мадрид, а на дорогу
возьму Дон-Кишота". Впрочем, Пушкин после исказил мысль Карамзина, написав,
что Карамзин (он называет его одним "из великих наших сограждан", но адресат
прозрачен) еще раньше говорил, что "если бы у нас была бы свобода
книгопечатания, то он с женой и детьми уехал бы в Константинополь".
Получается, что Карамзин хотел ехать не за свободой, а от разгула свободы,
что, вообще говоря, в отдельные периоды развития некоторых стран имеет свои
основания, но тогда Карамзин говорил обратное. Вяземский, сидя в Варшаве,
предчувствует, что не за горами репрессии: "Власть любит generaлизировать
(он соединяет два языка в одном слове.- Ю.Д.) и там, где дело идет о мере
частной, принимать меры общие... Я о Франции плачу, как о родной".
28 марта 1920 года Пушкин обедал у Чаадаева, и разговор вертелся вокруг
двух тем: слухов о предстоящей войне и загранице. Споры о новой военной
кампании, подготовка к которой шла на Кавказе, велись на всех этажах
чиновничьей иерархии. Шли перемещения офицеров. Цель не называлась, но было
ясно, что речь идет о новом походе на Турцию, который все откладывается.
Чаадаев думает о поездке в Европу, и оба приятеля уже не первый раз
обсуждают возможность совместного путешествия.
Раньше Пушкин вместе с Михаилом Луниным ездил в Царское Село провожать
в Италию Батюшкова, а теперь он провожает Лунина. В нежном порыве поэт
отрезает у Лунина на память прядь волос. Он хотел бы вслед за друзьями
отправиться в Европу, он задыхается здесь. Около 21 апреля 1820 года в
письме к Вяземскому Пушкин сетует: "Жалеть, кажется, нечего - а все-таки
жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее - скоро мы будем принуждены,
по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо.- И то
хорошо.". А дальше в этом самом письме он говорит, что ему плохо, что он
жаждет покинуть душный Петербург,- те слова, которые мы вынесли в эпиграф.
С января по май 1820 года он написал едва ли больше пяти стихотворений, хотя
начал еще несколько. Он чувствует, что теряет даром время. "Я глупею и
старею не неделями, а часами",- жалуется он Вяземскому в том же письме.
И дней моих печальное начало
Наскучило, давно постыло мне!
К чему мне жизнь?
Лунин любил повторять, что язык до Киева доведет, перо - до
Шлиссельбурга. От безвыходности две мысли приходят Пушкину: покончить с
собой или - убить царя. Его остановили и отговорили Чаадаев и Николай
Раевский. Поэт вспомнит потом в "Руслане и Людмиле":
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Я погибал...
Что касается намерения стать террористом, о котором Пушкин сам
признается через пять лет в неотправленном письме к императору Александру,
то экстремизм его, как и многое в желаниях, был весь в словах, в браваде, а
не в деле. Пушкин принес в театр и показывал знакомым портрет Лувеля,
заколовшего наследника французского престола, со своей надписью "Урок
царям", что вряд ли стал бы делать серьезный цареубийца.
Скорей всего, ничего этого не было бы: ни драк, ни злобы, ни
антиправительственных стихов, ни мальчишеских глупостей в общественных