"Юрий Дружников. Розовый абажур с трещиной (Микророман)" - читать интересную книгу автора

строчки на бумаге, которую младенец способен изорвать в клочки, сохраняются
долгие времена. В этом, пожалуй, есть и обидное. Большая часть людей создает
сегодняшние вещи. Но лишь труд меньшей части остается в веках. Утешение,
однако, в том, что, не будь ценностей материальных, не родились бы духовные.
Ибо и те, кто сочиняет, тоже хотят есть. Вот только какие строчки духовные,
а какие нет? Настроимся считать - все. Для потомков будет важно и черное, и
белое.
Выбиваясь наверх, Никольский работал в разных библиотеках и архивах.
Студентом задыхался в подвалах, мерз в церквах, наскоро переоборудованных
под хранилища документов. Видел, как чистят библиотеки, как уничтожают
книги, как трудно становится узнать, что есть, прочесть, что было написано.
Мог заниматься старой историей, но клюнул на удочку и пошел по
идеологической части. Жалеть об этом глупо и, главное, бессмысленно.
В молодости его восхищало, что в библиотеке честные и лживые книги
стоят рядом. В этом была особая гуманность - в праве лжеца лгать, в
невозможности запретить ложь, в праве потомков самостоятельно, без суфлеров
разбираться в истинах, улыбаться нашей наивности или, что гораздо реже,
поражаться дальновидности. Нет, что ни говори, Библиотека - хранилище
времени, сейф для мыслей. Сейф для мыслей... Это, пожалуй, неплохо было им
когда-то сказано. Он, Никольский, любил слова. Они-то и лишили его
ориентации: в словах утонула истина, которую он давно уже не искал. Истина
только мешала, вставала поперек дела, успехов, жизненных благ. Он перестал
читать. Он пробегал, проглядывал, скользил.
Сергей Сергеич надел очки. Туман исчез. Напротив, по другую сторону
стола, за этой же лампой сидел черноволосый мальчик лет двенадцати в синей
полинявшей ковбойке. Челка на лбу смешно топорщилась - теленок лизнул. И
уши торчали, и нос был приподнят кверху, подпирая очки. Весь мальчишка был
нескладным теленком.
Кажется, он сидел тут и вчера. Сергей Сергеич решил вечером от скуки
сходить в кино. Крутили фильм из эпохи его молодости. А мальчишка остался.
Сидел и читал. Читал он толстую книжку в безликом библиотечном коричневом
переплете с коленкоровыми углами. Читал быстро. По губам и щекам было видно,
как он переживает то, о чем читает. Иногда поднимал глаза, несколько
мгновений сидел не шевелясь, словно наступал антракт. И читал следующее
действие. А почему, собственно, подросток в читальном зале для научных
работников? В этом же здании, с другого угла, детская библиотека, куда
Никольский сперва заглянул по ошибке.
Мальчик поднял голову. Никольскому пришлось снять со стопы верхний том
и углубиться в него. Хватит растекаться мыслью. Мы умеем заставить себя
собраться, умеем работать. Правда, в последние годы это становится все
трудней. Возраст? Чепуха! Нет шестидесяти. Не болеем, не лысеем. Сергей
Сергеич стал читать толстое жизнеописание высших придворных чинов Российской
империи.
Шла вялая весна, темнело позднее. Окна читального зала вплотную
упирались в стену учреждения, в окнах которого горели лампы, но за столами
никого не было. Сверху в щель между домами опустились густые сумерки.
- Я зажгу свет, если не возражаете, коллега,- галантно произнес
Никольский.
Парнишка вздрогнул, оторвался от страницы, сообразил, что это
обращаются к нему, и, покраснев, кивнул. Сергей Сергеич пощелкал