"Владимир Николаевич Дружинин. Кто сказал, что я убит? " - читать интересную книгу автора

хрустом входили в жирный грунт. Мне невольно подумалось, что меня собираются
закопать здесь, закопать живьем.
- Могилу роем тебе, господин капитан, - прохрипел Мохов, как бы
отзываясь на мои мысли.
Я отгонял страхи. Не для того же они тащили меня сюда, выбиваясь из
сил. И все-таки временами становилось до того страшно, что хотелось
извиваться, биться о землю, кричать. Мерные удары заступов, хмурое молчание
бандитов, глухое безмолвие предрассветного, еще окутанного мглой леса - все
действовало непередаваемо гнетуще.
Когда приступ страха - необычайно острого и, в сущности говоря,
неразумного - схлынул, меня постигли новые муки. Сотни муравьев забирались
ко мне за ворот, в рукава и немилосердно жгли. Я только сейчас ощутил это.
Но я старался не шевелиться, не выказывать свои страдания врагам.
Между тем яма быстро ширилась. Я заметил, что бандиты пристально следят
за движениями двух землекопов. Следят, как зачарованные...
У моих ног стоял Тишка. Он один не смотрел на Мохова и Мусу. Взгляд его
был обращен ко мне, жалкий, умоляющий...
Я ни о чем не спрашивал их. Яростное упрямство сковало меня в те
минуты - я сжал зубы и не издал ни звука. И с каждым ударом лопаты ярость во
мне росла.
- Ну-ка, давай! - бросил Мохов.
Только троим оказалось под силу вывернуть из ямы тяжелый мешок. Да,
обыкновенный холщовый мешок, с виду наполненный зерном, показался из ямы и
лежал теперь у самого моего бока.
Мохов развязал мешок. Я слышал, как внутри с шорохом пересыпалось
зерно. Потом затрещали нитки, распарываемые финским ножом Мохова. На свет
появился еще мешок, большой, тяжелый...
Еще минута - и обнажился продолговатый, из темного полированного дерева
ящик, похожий на пенал. Мохов отодвинул крышку, Муса зажег фонарь; неяркий
луч упал в ящик, рождая золотые и серебряные отсветы.
Я не произнес ни звука, пораженный неожиданностью, а Мохов рылся в
ящике, положил на холст браслет, усеянный искорками, брильянтов, миниатюрный
портрет какого-то гвардейца в парике и треуголке, вправленный в золотую
рамку.
Коллекция Лызлова!..
Да, нет никакого сомнения. Перстни, табакерки, браслеты, трубки,
уникальные драгоценности, шедевры ювелирного искусства многих стран,
скупленные в осажденном Ленинграде у голодных людей за буханку хлеба, за
мороженую треску, за кусок мяса.
И тотчас я понял, зачем меня принесли сюда, чего от меня хотят. Нет, я
не удивился, когда Мохов сказал:
- Красиво, а, капитан? Одна такая штука - и ты до старости сыт, пьян и
нос в табаке. А?
В руке его блестела золотая коробочка. Он поднес ее к самым моим
глазам. Я различил на гладкой крышке три крупных камешка, источавших
голубоватое сияние, и вензель - латинское "Н" с короной. Табакерка
Наполеона?
- В чем дело, Мохов? - спросил я. - Что тебе надо от меня?
- Нравится? - Он ткнул меня табакеркой в подбородок. - Нет? Врешь,
нравится!