"Владимир Николаевич Дружинин. Державы Российской посол (Роман) " - читать интересную книгу автора

- Мне, Бориска, годить недосуг, - сказала она, оторвавшись от
приходной книги. - Я после рождества умру.
- Не умрешь, поди, - вымолвил внук, холодея. Слово у бабки не
расходилось с делом.
- Умру, - отрезала бабка. - До свадьбы твоей, верно, не доживу, а
сговорить уж позабочусь.
Раскаленная печь в светелке будто погасла. Запахло тяжело, чадно -
похоронными свечами. Бабкин голос отдалился:
- Лицом она не уродина... Деревни у них...
Бабка перед Борисом - в открытом гробу, а губами шевелит почему-то...
- Лопухинские земли не меряны...
Фузелер слышал и не понимал, пока громом не ударило в уши: Ксения!
Ксения Лопухина! Неужто сестра царицы?
- А кто же? Одна у них Ксения.
При чем же тогда земли? Хоть бы вовсе их не было. Свояк царя! Такое
не посещало голову Бориса. Свояк царя! И вообразить не смел столь высокое
расположение фортуны.
Тогда, стоя на утлой, трещавшей лестнице, приплюснув нос к окошку
церкви, Борис никого не успел разглядеть, кроме Петра и Евдокии-куклы. Не
уродина Ксения - и то ладно. Вестимо - не Анна Монс. Что ж, такая краса,
как Анна Монс, и царю не досталась в супруги.
Свояк царя! Он, Мышелов...
Уверился в своей удаче окончательно лишь в день обручения.
Обряд правила бабка. В присутствии гостей надела кольца: Борису -
железное, в знак мужской силы, Ксении - золотое, в знак нежности и
непорочности. Так, сказала бабка, заповедано Димитрием Солунским.
Лишь на мгновение приподняла бабка покрывало невесты. Вопрошающие
девчоночьи глаза зыркнули на Бориса, и больше ничего живого не проступило
из облака накидок, лент, кружев, жемчуга.
Не заметил, как исчезла невеста. До нее ли тут! Бориса распирала
гордость. Лучшие фамилии празднуют заключение его родства с царем - трое
Голицыных пожаловали, двое Одоевских, Петр Долгоруков, Василий Салтыков,
Петр Прозоровский... Рассаживались за столом по старшинству. Впоследствии
Борис перечислит их всех в своих записках - кто за кем сидел, за кем ехал
в санях. Не забудет ни одного.
Сладость невестиных духов держалась в палате краткое время, -
перебивал запах свежей краски. Живописец вывел накануне на потолке
столовой солнце и планеты, бегущие вокруг оного. Борис задирал голову,
приглашая гостей сделать то же, - вот, мол, сколь потрачено золота!
Угощались ветчиной, осетриной из промерзших бочек, пили водку, брагу,
квасы ягодные, лакомились сладкими заедками - пастилой, орехами в меду.
Речи пошли хмельные, дерзкие. Старшие порицали царя. Потехи затеял - хоть
плачь. Изволь давать ему людей для военных забав, с пашни, с огорода!
Тысячные полки набирает, для потехи... А какая оттого прибыль боярству?
Никогда столько обид не терпели, разве при Грозном...
Молодые, блюдя приличие, молчат. У Бориса в душе смятение. Пока
слушает, готов поддакивать. Сам начал бывать на всепьянейших соборах. Сам
видел, как плясал, пел похабные песни Матвей Нарышкин - шутейный патриарх.
Как ронял с башки жестяную митру с образом Бахуса, как звенел облачением,
унизанным флягами и бубенцами. И все же, стоит ли он сострадания?