"Иван Владимирович Дроздов. Оккупация " - читать интересную книгу автора

- Ну, ладно, я пойду.
Он закатил бочку за шкаф с инструментами, накрыл её кипой газет и
вышел, крепко притворив за собой дверь. Я некоторое время бездумно смотрел в
потолок, затем вывернул из патрона лампу, висевшую над головой, и закрыл
глаза. Однако же сон ко мне не шёл. Бочонок дармового пива и совет ефрейтора
ничего не подписывать смутной тревогой взбудоражили сознание, нехорошо
отозвалось в сердце. Всякое было на фронте за четыре года войны, в какие
только переделки ни попадал, но эти вот три стакана пива, зашумевшие в
голове сладкой истомой, дружеский совет ефрейтора вздыбили тревогу, почти
страх. "Знать, не простые они, эти бумаги, что-то нечистое в них таится..."
Сон подкрался незаметно, провалился, как в колодец. А во сне катался по
полу бочонок и из него проливалось янтарное пиво, и голос печатника
доносился откуда-то сверху, из-под облаков. А тут и другой голос - девичий,
плачущий раздавался совсем рядом.
Открыл глаза - наборщица сидит у своей кассы, - та, что беленькая,
славянка. Лицо обхватила ладонями, плачет.
- Вы что? Вас кто обидел?
Плач прекратился, девушка опустила руки на колени. Я подошёл к ней.
Девушка назвалась Наташей. Успокоилась не сразу. Потом вдруг появился
капитан Плоскин, схватил её за руку и поволок к выходу. Я снова завалился на
свою "кровать" и почти мгновенно уснул. На этот раз спал долго и крепко.
Разбудил меня Никотенев. Тряхнул за плечо, сказал:
- Старшой! Вставай, редактор пришёл.
Было уже светло, девушки сидели за кассами, а у большого окна за
печатным станком стоял невысокий, широкий в плечах майор и что-то пил из
большой алюминиевой кружки, - очевидно, пиво.
Я причесался, расправил у ремня гимнастёрку, ждал, когда из-за
печатного станка выйдет майор. Увидев меня, он поставил на подоконник
кружку, подошёл ко мне и протянул руку:
- Дроздов - да?.. Хорошо. Ну, рассказывайте, как доехали, - и вообще,
как дела, настроение?
Никотенев принёс нам два стула, и мы сидели с ним возле штабеля газет.
Майор был рябой, курносый, зелёные кошачьи глаза заметно оплыли, выдавая
частые спиртные возлияния. Однако смотрел он на меня весело, и даже с
какой-то родственной нежностью. Его донимал то ли насморк, то ли хронический
гайморит, - он то и дело толстыми пальцами подталкивал кверху красный
разбухший нос и громко раскатисто шмурыгал.
- Согласился, да теперь жалею, - запел я отходную.
- Как? - удивился майор. - Вы умеете писать, я помню ваш прекрасный
очерк; да вы, можно сказать, судьбу свою нашли! Поработаете у нас, в
дивизионке, - а там и на большую дорогу журналистики. В Москву подадитесь.
- Бушко говорит, без образования...
- Бушко?.. Уж накаркала ворона.
Нахмурился майор, склонил над коленями голову.
- Бушко оформляет демобилизацию. И хорошо. Пусть едет.
Майор поднялся, положил мне на плечи тяжёлые руки и, внимательно
посмотрев в глаза, тряхнул головой:
- Хорошо, что приехали. Будем работать.
Ефрейтор Никотенев поблизости от своего печатного станка соорудил мне
стол из трёх досок, накрыл его жёлтой обёрточной бумагой, где-то раздобыл