"Андрей Дрипе "Последний барьер" (Роман о колонии для подростков)" - читать интересную книгу автора

- Вы на моем месте никогда не будете, - негромко и твердо сказал
Межулис.
- Да скорей всего нет! - резко подтвердил Крум. - Но и тебе, пожалуй,
тоже не бывать на моем месте. И поскольку каждый из нас находится на своем
месте, тебе следовало бы помнить об этом и не путать, кто где.
Воспитанник через силу смолчал, было видно, что через силу. Он только
посмотрел на учителя, но его взгляд был выразительней любых слов.
"И вы воображаете, что на своем месте вы лучше меня? Конечно, вы можете
накричать, я обязан молча выслушать, но делаете ли все, чего от вас
требует это место? Знаете ли вы, за что я сюда попал или вам на это
наплевать? Даже имя мое вы вспоминаете с трудом", - говорили глаза
Межулиса.
"Это ведь мои мысли, а не этого пацана, - попытался переубедить себя
Крум. - Ему вообще не додуматься до подобных вещей". В то же самое время
Крум понимал, что не в этом главное. Главное - в том, что он и на самом
деле только и сделал, что вписал фамилию воспитанника в журнал и
поинтересовался, откуда Межулис родом, сколько ему лет, где отец-мать и на
сколько его осудили. То есть собрал необходимые сведения, чтобы заполнить
несколько граф в конце классного журнала. Записал и позабыл.
Прозвенел звонок с урока.
- За невнимательность пишу тебе замечание, - сказал Крум.
Межулис промолчал и на это. Новички в колонии обычно просят не
записывать. Замечание - штука скверная, в особенности для новеньких. А
этот молчал.
Все уже разошлись, один Крум продолжал сидеть в пустой учительской. В
коридоре этажом выше дежурный педагог громким голосом отдавал распоряжения
уборщикам. В туалетной комнате зашипел кран, и струя воды шумно ударила в
жестяное дно умывальника. По лестнице прокатилась глухая дробь тяжелых
башмаков, послышались смешки и смачное ругательство, отпущенное просто
так, безадресно.
Очередной автобус ушел. Крум взял журнал замечаний и текущей отчетности
и, не раскрывая, положил на место. Межулис заслужил свое замечание не
более, чем те сони на последних партах.
Да, Крум сознавал, что теперь работает спустя рукава. Ну и что? До
каких пор вкладывать душу в дело, если ты видишь, что этого никто не ценит
и весь твой труд идет впустую? Хорошо, если бы с безразличием к работе
пришло и безразличие к ее оценке.
Этакое мягонькое серое самодовольство, заслоняющее н согревающее лишь
тебя самого, глаза и уши.
"У других дело обстоит еще хуже", "Одному разве под силу своротить
такие горы?" Хорошо! И катятся за днями дни, одинаковые и спокойные,
поскольку чужие тревоги не затрагивают, а о себе мнение наилучшее да и
свободного времени остается куда больше, чем у тех, кто все же пробует
если и не своротить какую-нибудь гору, то хотя бы пошатнуть. Но у Крума
все было шиворот-навыворот: чем небрежнее он учил, тем большие угрызения
совести испытывал.
По-видимому, желание разобраться в этом парадоксе и привело Крума кч
воспитателю Киршкалну.
- Он абсолютно не слушал, когда я рассказывал новый материал, но это
нам не в диковину, Многие не слушают. - Крум смолкает, чтобы собраться с