"Андрей Дрипе "Последний барьер" (Роман о колонии для подростков)" - читать интересную книгу автора

Неужели бы вы не увели чемоданчик?"
Озолниек смолкает, смотрит на ироническое лицо Крума, затем стукает
костяшками пальцев по стеклу на столе и тихо, насколько позволяет его
громоподобный бас, говорит:
- Сейчас этот малый заканчивает политехнический институт, один из
лучших студентов на курсе, и ему смело можно доверить чемодан с золотом.
- Это не честно, Эрик, - говорит Крум. - Такие примеры еще ничего не
доказывают. Я приведу другой, один из множества. У меня в классе был
некто, по фамилии Свилис, сидел за угон автомобилей, ты хорошо его знаешь.
Парень хоть куда. Прилично учился, мастерил наглядные пособия, руки у него
были просто золотые. Выработку давал от ста двадцати до ста пятидесяти
процентов. "Никогда в жизни красть больше не буду. Самому смешно, какой я
был идиот", - не раз заверял он. Мы поверили и освободили его досрочно. На
совете колонии я тоже смело голосовал "за".
А вышел наш Свилис на свободу, и не прошло и двух недель, как угнал в
районной прокуратуре "Победу".
- Допустим. Но если бы мы не работали, то выходили бы от нас только
Свилисы и не было бы ни одного Воронина.
- Ты в этом уверен?
- Абсолютно.
Крум видит, что Озолниек не кривит душой. Впрочем, убежденность
Озолниека ни для кого в колонии не секрет.
- А вот я - нет. Мне твоя вера, извини, кажется наивной. Энтузиазм и
оптимизм ребенка.
- Откровенность за откровенность. Скажи, чем пессимизм стороннего
наблюдателя лучше?
- Истина, какая бы она ни была, всегда лучше иллюзий.
- Если эта истина всеобщая, а не частная, от которой прок одному тебе.
Кстати, она тебя тоже не устраивает и ничего не дает.
- Тяготы дает, - оскорбился Крум.
- Тяготы приносит и энтузиазм. Тягот нам хватает по горло. Если речь
идет об этом, то я не собираюсь спорить. Но трудностям надо идти
навстречу, а не бежать от них. А ты своими трудностями только любуешься.
- Красивые слова. А ты со своим энтузиазмом разве не бежишь от этих
тягот - только по другой дорожке. Ты зажмуриваешь глаза и воображаешь,
будто восходишь на гору, а на самом деле, в лучшем случае, топчешься на
месте. И любуешься этим энтузиазмом. Ты себя обманываешь, а я не хочу.
- Тараканья философия! - краснеет Озолниек. - Звонкие фразы, а мыслишек
- ноль. - Он разошелся и теперь гудит, как иерихонская труба. - Я и не
думаю зажмуриваться. Я знаю: многое еще не так, как надо бы. Нам вечно
некогда, и коротки наши руки.
Быть может, наш труд не оценят и нас не вывесят на районной доске
Почета. Но с какой стати рассчитывать на то, что другие будут за нас
месить эту грязь? Надо самим. Бездорожья хватит на всех, не беспокойся.
Озолниек замолчал, затем нагнулся через стол к Круму и бросил прямо в
лицо:
- Ради мальчишек! Понял? Мы у последнего барьера, у нас то последнее
решето, в котором они еще могут уцелеть, зацепиться.
- Да, да, но много ли их, кто так думает!
- Если и ты станешь думать так же, то будет на одного больше.