"Андрей Дрипе "Последний барьер" (Роман о колонии для подростков)" - читать интересную книгу автора

сообщить, сколько раз он уходил под воду, сколько раз выныривал. И вообще
- почему этот псих не поплыл чуть левее, туда, где начиналась отмель?
Кто-то скажет, что в подобных случаях рекомендуется лечь на спину и для
экономии сил плыть по течению.
В любом случае дурак, который в реке, вопреки здравому смыслу, делал
все, чего делать нe следовало и чего они, наблюдатели, в аналогичной
ситуации никогда бы не сделали. Когда стоишь на берегу, все ясно и
понятно. Соображения и выводы стоящего на берегу п есть источник фактов,
на которых потом строили приговор; они стали материалом, который именуется
"существом дела". Утопающий, если ему довелось спастись, ничего толком
рассказать не в состоянии, хотя он в то время пережил и испытал неизмеримо
больше, нежели умники, стоявшие в безопасности на суше. Настоящее же
"существо дела" было в его до предела напряженных мышцах, в клетках его
мозга.
Но это "существо" - личное достояние утопавшего, и другим оно ни к
чему. Его не увидеть, не потрогать, не оценить и не подшить к делу.
"Почему совершили преступление?"
Можно было ответить: "Не знаю". Многие так делали. Хоть и лишенный
смысла, тем не менее ответ.
А иной и в самом деле не знал, он так и не разобрался, что совершил и
почему. А Валдис знал. Другой ходячий вариант: "Сдуру". Он тоже ничего не
раскрывал, однако предполагалось, что в ответе содержится известное
отношение обвиняемого к своему поступку, оценка его. Валдис же поступил
обдуманно. Третий шаблон: "Дружки совратили". Рыбак рыбака видит издалека.
Если ты сам хороший, отчего же плохого друга не подбил на хорошее дело,
почему вышло наоборот? Валдис не мог свалить на друзей, он был один.
И наиболее распространенное: "Не помню, пьяный был". Но Валдис не был
пьян и помнит все. Оттого, может, и было так тяжко. Все эти нехитрые
премудрости Валдису были известны. Следственный изолятор - хорошая школа.
Настоящая мельница. Кто через него прошел, тот уже не первоклашка. Но
произносить эти глупости не поворачивался язык, выразить словами, что
заставило его руку схватить топор, - было невозможно. "Я не считаю это
преступлением", - сказал он тогда, и его точка зрения не изменилась по сей
день. "Как! Убить человека - не преступление?!"
У следователя глаза полезли на лоб. "По-другому я не мог, я должен был
это сделать". Но ему силились доказать, что он мог по-другому и в его
поступке не было ни малейшей необходимости. Кое-кто было заикался: "Да,
отчасти вас можно понять, но..." - и дальше ему доказывали, что он ни
черта не смыслит.
Воспитатель Киршкалн такой же. Он даже несколько раз пытался стать с
ним на дружескую ногу.
Но Валдис больше не верит друзьям, никому не верит. Единственно Расме и
матери. Впрочем, можно ли им верить, если столько времени с ними не
виделся?
Как знать, что сейчас думает Расма? Быть может, теперь и она скажет:
"Да, отчасти тебя можно понять, но..." А мама? Мама - идеал. Она не
меняется никогда - наверно, таков закон жизни. Но ему мало того, что он
верит матери и мать верит ему. Надо, чтобы поняли и другие, чтобы он мог
быть человеком, как все. А какие же они, люди? До чего он был раньше
наивен!