"Артем Драбкин. Я дрался с Панцерваффе " - читать интересную книгу автора

раздавлена вместе с расчетом. Нас накрыл огонь артиллерии, и снаряды начали
рваться совсем близко. Был ранен начальник штаба батальона, и мы с шага
перешли на бег, перемещаясь от укрытия к укрытию. Прятались за домами и
деревьями, в кюветах вдоль дороги.
Я не стану перечислять всего, что видел. Но будучи потом еще в боях,
говорю: отступление - тягостное и страшное дело. Люди становятся не похожи
на людей, бегут, готовые растоптать, убить один другого. Лучше месяц
наступать, чем вот так несколько часов бежать. А мы бежали километров 15-20.
Потом остановились и вернулись обратно.
"Сорокапятки" не было. Командир орудия Коробейников убит. Раненого Юру
Воробьева отправили в медсанбат. Мы с заряжающим Максимом Строговым на время
прибились к минометчикам. В течение [50] всего следующего дня я подносил
мины на огневую позицию. А еще через день я уже командовал отделением во
взводе разведки. Командиром взвода был младший лейтенант Беляев Лаврентий
Семенович, 1911 года рождения, коммунист, храбрый человек и опытнейший
разведчик, впоследствии Герой Советского Союза. У него было чему поучиться.
Один раз я был с ним в разведывательном поиске. Ночью вышли на немецкий
наблюдательный пункт, взяли документы, три пулемета, автоматы. Все доставили
в штаб. Потерь с нашей стороны не было.
Вскоре я уже командовал, как мне кажется, остатками полка. Случилось
так, что после одного боя мы остановились на ночь в овраге. Нас было человек
60-70. В сумерках на этот овраг вышли немцы и сверху открыли огонь. Их было
человек 15-20. Отстреливаясь, мы выскочили наверх. С криком: "За Родину! За
Сталина!" и матом - бросились на немцев. Не ожидая, что в овраге окажется
столько русских, они побежали. Мы гнались за ними, стреляя, что-то крича и
ругаясь. В этом крике было все: и страх, который еще не прошел, и обида, и
злость, и вина, что так получилось, что погибли товарищи, а мы, бежавшие,
чудом остались живы.
Я тоже бежал с винтовкой - и не стрелял. Я хотел догнать хотя бы одного
немца и ткнуть его штыком. Мне казалось, что если я его убью выстрелом, то
это слишком малая плата за пережитое, за товарищей, погибших в овраге. Что
это было, я не знаю. Гнали мы их недолго. Они добежали до своих окопов, из
которых нас начали обстреливать находившиеся там немцы.
Мы остановились, легли на землю. Лопат не было, копать было нечем. Я
залег в старую танковую колею [51] и попытался спрятать в ней хотя бы
голову. Это было инстинктивное желание, Я помню, что не боялся смерти.
Страшно было то, что я перестану быть солдатом, бойцом. Еще я помню, боялся
попасть в плен.
Итак, я залег в танковый след. Попытался спрятать голову. Достал из
мешка баночку с американской колбасой. Открыл ее, вынул и во что-то завернул
колбасу, а баночкой начал ковырять землю. Но она не ковырялась. До меня
почему-то тогда не доходило, что земля уплотнена танком. Другие тоже нашли
какие-то подручные средства: копали ножами, углубляли свои "укрытия".
Так мы "укреплялись", пока не стемнело. Когда стемнело, мне доложили,
что есть несколько саперных лопат. Я приказал копать ячейки для стрельбы
лежа, передавая лопатку соседу. На душе повеселело: окопаемся - выстоим.
Немцы, понимая это, пошли в атаку. Их заметили на фоне чуть более светлого
западного неба. Кто-то из солдат закричал:
- Немцы идут!
Поднялась стрельба. Стреляли все без какой-либо команды. Со стороны