"Артем Драбкин. Я дрался с Панцерваффе " - читать интересную книгу автора

которой заседала комиссия. Я спрашиваю: "Виля, как?" - "Зайдешь, узнаешь".
Вошел и оказался в большой комнате, посредине которой стоял табурет. На
таких же табуретках вдоль стен сидели члены бюро райкома. В углу комнаты на
единственном стуле сидел председатель. Я уселся посреди комнаты и начался
опрос: "Как зовут? Год рождения?" И вот тут я соврал: прибавив себе годик,
сказал, что с 24-го, хотя сам родился в 25-м. Опрос продолжался: "Кто твои
родители? Где они находятся?.." Мне приходилось крутиться на этой табуретке,
поскольку вопросы сыпались из разных углов. И вдруг кто-то сзади спросил: "А
ты маму на фронте не позовешь?" Такой вопрос, брошенный в спину, мог задать
только трус, который побоялся спросить в лицо. Я обернулся в ту сторону,
откуда исходил вопрос - у всех сосредоточенные лица, у некоторых даже с
печатью интеллекта - и сказал: "Я не позову! А ты?!" Этот ответ решил дело в
мою пользу, и меня зачислили в дивизион.
Однако председатель заводского комитета комсомола, хорошо знавшая меня
и мою бабушку (матери у меня не было, а отец был на фронте), случайно узнала
от нее, что мне еще только будет семнадцать лет. Буквально на следующий день
после собеседования я не нашел своей фамилии в списках личного состава
дивизиона. Я пошел искать правду в комитет комсомола. Несмотря на
посыпавшиеся на меня обвинения во вранье, я начал доказывать, что мое
присутствие на фронте необходимо для Победы, ведь без меня там не справятся.
Когда я понял, что их не прошибить, я выложил свой последний козырь -
сказал, что все равно убегу на фронт, но так бы я поехал с братом, а так
придется ехать одному. [30]
Сработало! Они решили не связываться со мной и отпустить вместе с
братом. Вот так я попал в дивизион.
Дивизион был трехбатарейного состава. Каждая батарея состояла из двух
огневых взводов по два орудия в каждом. Кроме расчетов в батарее было 24
лошади и 12 ездовых, а также одна полуторка, на которой возили продукты.
Учили нас в Воткинске, для чего набрали солдат-запасников. Мы располагались
в здании школы и ходили строем в столовую. Люди собирались на нас
посмотреть, ведь в строю шли их дети, друзья, знакомые, а наш старшина
думал, что это пришли смотреть, как он командует, и измывался над нами, как
мог... Обучение было недолгим, мне присвоили звание младший сержант, и я
стал наводчиком орудия. Я помню, что в Кубинке на полигоне нам дали первый
раз выстрелить бронебойным снарядом по закопанному танку. Я попал и с трудом
упросил сделать еще один выстрел. Вскоре [31] мы уже ехали в эшелоне,
который прибыл на Воронежский фронт. Форсировали Дон, воевали вместе с
танкистами за Кантемировку.
Первый бой... Как в песне поется: "Последний бой, он трудный самый..."
Неправда! Самый трудный - первый бой, потому что еще ничего не знаешь.
Знаешь, как на фронте считалось? Если в первом бою живой остался - молодец!
Во втором бою. - фронтовик! А после третьего - бывалый солдат! Уже все
знаешь, где присесть, где прилечь, где пробежать, что съесть, а что
оставить. Последний бой - самый страшный, ведь не хочется умереть в
последнем бою, домой хочется...
Так вот первый бой... Как я узнал уже после войны, нас бросили затыкать
прорыв группы Манштейна, которая шла на выручку Паулюсу. Мы снялись с
занимаемых нами позиций и, совершив марш, к вечеру подошли к населенному
пункту, не помню сейчас его название, находившемуся на пригорке. На его
дальней окраине шла перестрелка, в низинке, в которую спускалась центральная