"Аркадий Драгомощенко. Фосфор" - читать интересную книгу автора

зрению: переборки, кресла, шевеленье вещей в багажных клетках над головами,
шевеленье крови, людей, исполненных шелеста клеток, под стать насекомым,
обугленным на иглах бессонных. Люпин, флоксы... По улице, вперив взгляды в
превосходящее способность видеть или описывать, движутся женщины с
окровавленными кусками мяса в руках. Пир или тризна. Обыкновенный обед, когда
жеванье и молчанье становятся космосом. Праздный наблюдатель мог бы позволить
себе вывод, что он-де присутствует при возвращении с берегов Гебра процессии
тех, кто час до этого разорвал Орфея, оставив лишь его голову качаться в
акварельных волнах на плакате, запрещающем купание в незнакомых местах. Разве
осознаю я их меру? Остролиста трепет. В чем их или мое достоинство? Где
находится то, что отделяет их дерево от моего? Вещь буквальна. Состоит из сот
букв, количество которых в комбинациях воплощения беспредельно. Но - договор, в
результате которого нечто принимается за общее без исключений. С чего начинается
спасительное сращение вещи и слова? - вспять от грехопадения. Однако нет,
женщины, целеустремленно идущие по улице с кусками кровавого мяса, прижатого так
странно к груди, не имеют ничего общего с музыкой. Их мясо - говядина,
разрубленная умело топором на куски. Их цель - дом. Возвращение. Питание. Я
устал от произнесения слов, только их написание еще возможно руке, как
тончайшее, колеблющееся равновесие скорости. Кувшин нем. Лилии уничтожают белое
в своих пределах. Наблюдатель вправе запрокинуть голову и увидеть голубое небо
и, если он не страшится, может произнести: "облака". Он также может что-то
узнать, вынести для себя из падения навзничь. Раковина надломом у горла, горло
раковины у излома стены. Клубящаяся монотонностью излучина. Черная синева под
глазами. Ветер несет нас у губ. Порою, точно глубокомысленно-раздутые куклы
утопленников, переворачивая на спину. Ни единого своего воспоминания не выловить
из звезд, застилающих кривую воду земных глаз. Но шагни за угол. В тень глаз,
притаившуюся, как ночной нищий, скинувший личину смирения и покорности - личинка
бессилия проточила его мозг, где теперь шевелится белоснежный червь насилия,
обладающий даром шепота и тишины, подобной тишине рощ и раздумий, воспетой
лезвием выстрела. Раскачиваясь на подкидной доске ее бассейна, я, сытно
раздумывая после обеда, швырнул окурок в сад Спилберга. В проеме между словами
великая слабость утопии. Я описываю. Ты описываешь. Мы описуемы описанием,
сотканы, из не-я, претворенных в звучание ветра, проторенных лучами, не стена и
не тень от стены. Плывущие в акватории мысли холодным огнем, их омывающим, меру,
едва ли осознанную мной, однако в чем их достоинство, тех, кто не явлен
намереньем здесь на странице стать тем, что отделило бы их от других, как, к
примеру, их дерево от моего отделяется временем, образуемым церемонией появления
одного, другого и третьего в сращении со словом, растущим за чертой тела, за
ускользающим горизонтом - такова социальная топология. Тополь серебрист и
шершав, - сонный, как полдень, как сонмы синих мух или журчание вены.
Объем неба раскрывает свои отношения с материей. И погода. Сегодня солнце
взошло на несколько минут раньше вчерашнего. Что случается, когда открываешь
глаза? Попытки единичного. Смерть, "она вся расположена на границах", сокрывшая
в себе свою смерть. Обои розовы на закате, невзирая на то, что их колер, скорее,
исчерпывается словами охра и сепия. Portavit illud ventus in ventro suo. Флоксы.
В одной руке букет еще не увядших нарциссов, в другой - кусок мяса, мыла. Вой,
плавящий снег. На щеке осколки раздробленной кости. Фокус истории, если природа
ее предполагает строенье луча. Откуда. Куда. Утверждение. Повтори, мы рождены с
тем, чтобы насладиться вполне метафорой Бога. Две буквы "ы-ы" не равны звуку
"ы", растянутому в произношении. Где располагается то, что позволяет мне