"Сергей Довлатов. Собрание сочинений в 4 томах. Том 3" - читать интересную книгу автора

Я должен это понять.
Не буду утруждать себя композицией. Сумбурно, длинно и невнятно
попытаюсь изложить свою "творческую" биографию. Это будут приключения моих
рукописей. Портреты знакомых. Документы...
Как же назвать мне все это - "Досье"? "Записки одного литератора"?
"Сочинение на вольную тему"?
Разве это важно? Книга-то невидимая...
За окном - ленинградские крыши, антенны, бледное небо. Катя готовит
уроки, фокстерьер Глафира, похожая на березовую чурочку, сидит у ее ног и
думает обо мне.
А передо мной лист бумаги. И я пересекаю эту белую заснеженную
равнину - один.
Лист бумаги - счастье и проклятие! Лист бумаги - наказание мое...
Предисловие, однако, затянулось. Начнем. Начнем хотя бы с этого.


Первый критик

До революции Агния Францевна Мау была придворным венерологом. Прошло
шестьдесят лет. Навсегда сохранила Агния Францевна горделивый дворцовый
апломб и прямоту клинициста. Это Мау сказала нашему квартуполномоченному
полковнику Тихомирову, отдавившему лапу ее болонке:
- Вы - страшное говно, мон колонель, не обессудьте!..
Тихомиров жил напротив, загнанный в отвратительную коммуналку своим
партийным бескорыстием. Он добивался власти и ненавидел Мау за ее
аристократическое происхождение. (У самого Тихомирова происхождения не было
вообще. Его породили директивы.)
- Ведьма! - грохотал он, - фашистка! Какать в одном поле не сяду!..
Старуха поднимала голову так резко, что взлетал ее крошечный золотой
медальон:
- Неужели какать рядом с вами такая уж большая честь?!
Тусклые перья на ее шляпе гневно вздрагивали...
Для Тихомирова я был чересчур изыскан. Для Мау - безнадежно вульгарен.
Но против Агнии Францевны у меня было сильное оружие - вежливость. А
Тихомирова вежливость настораживала. Он знал, что вежливость маскирует
пороки.
И вот однажды я беседовал по коммунальному телефону. Беседа эта страшно
раздражала Тихомирова чрезмерным умственным изобилием. Раз десять Тихомиров
проследовал узкой коммунальной трассой. Трижды ходил в уборную. Заваривал
чай. До полярного сияния начистил лишенные индивидуальности ботинки. Даже
зачем-то возил свой мопед на кухню и обратно.
А я все говорил. Я говорил, что Лев Толстой по сути дела - обыватель.
Что Достоевский сродни постимпрессионизму. Что апперцепция у Бальзака -
неорганична. Что Люда Федосеенко сделала аборт. Что американской прозе не
хватает космополитического фермента...
И Тихомиров не выдержал.
Умышленно задев меня пологим животом, он рявкнул:
- Писатель! Смотрите-ка - писатель! Да это же писатель!.. Расстреливать
надо таких писателей!..
Знал бы я тогда, что этот вопль расслабленного умственной перегрузкой