"Сергей Довлатов. Собрание сочинений в 4 томах. Том 2" - читать интересную книгу автора

Это - разные литературы. Вернее - противоположные. С противоположными
нравственными ориентирами.
Таким образом, есть два нравственных прейскуранта. Две шкалы идейных
представлений.
По одной - каторжник является фигурой страдающей, трагической,
заслуживающей жалости и восхищения. Охранник - соответственно - монстр,
злодей, воплощение жестокости и насилия.
По второй - каторжник является чудовищем, исчадием ада. А полицейский,
следовательно, - героем, моралистом, яркой творческой личностью.
Став надзирателем, я был готов увидеть в заключенном - жертву. А в
себе - карателя и душегуба.
То есть я склонялся к первой, более гуманной шкале. Более характерной
для воспитавшей меня русской литературы. И, разумеется, более убедительной.
(Все же Сименон - не Достоевский.)
Через неделю с этими фантазиями было покончено. Первая шкала оказалась
совершенно фальшивой. Вторая - тем более.
Я, вслед за Гербертом Маркузе (которого, естественно, не читал),
обнаружил третий путь.
Я обнаружил поразительное сходство между лагерем и волей. Между
заключенными и надзирателями. Между домушниками-рецидивистами и контролерами
производственной зоны. Между зеками-нарядчиками и чинами лагерной
администрации.
По обе стороны запретки расстилался единый и бездушный мир.
Мы говорили на одном, приблатненном языке. Распевали одинаковые
сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения.
Мы даже выглядели одинаково. Нас стригли под машинку. Наши обветренные
физиономии были расцвечены багровыми пятнами. Наши сапоги распространяли
запах конюшни. А лагерные робы издали казались неотличимыми от заношенных
солдатских бушлатов.
Мы были очень похожи и даже - взаимозаменяемы. Почти любой заключенный
годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы.
Повторяю - это главное в лагерной жизни. Остальное - менее существенно.
Все мои истории написаны об этом...
Кстати, недавно пришла бандероль из Дортмута. Два куска фотопленки и
четыре страницы текста на папиросной бумаге.
Кое-что, я слышал, попало в Голубую Лагуну...
Жаль, если пропадет что-нибудь стоящее. Ладно...
Буду лететь из Миннеаполиса - сойду в Детройте. Встретите на машине -
хорошо. Нет, доберусь сам.
Крышу ремонтировать не обязательно...

Прежде чем выйти к лесоповалу, нужно миновать знаменитое осокинское
болото. Затем пересечь железнодорожную насыпь. Затем спуститься под гору,
обогнув мрачноватые корпуса электростанции. И лишь тогда оказаться в поселке
Чебью.
Половина его населения - сезонники из бывших зеков. Люди, у которых
дружба и ссора неразличимы по виду.
Годами они тянули срок. Затем надевали гражданское тряпье, двадцать лет
пролежавшее в каптерках. Уходили за ворота, оставляя позади холодный стук
штыря. И тогда становилось ясно, что желанная воля есть знакомый песенный