"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 2)" - читать интересную книгу автора

бы для такого как он человека, который всю жизнь свою убил на подвиг в
пустыне и не излечился от любви к человечеству? На закате дней своих он
убеждается ясно, что лишь советы великого страшного духа могли бы хоть
сколько-нибудь устроить в сносном порядке малосильных бунтовщиков,
"недоделанные пробные существа, созданные в насмешку". И вот, убедясь в
этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти
и разрушения, а для того принять ложь и обман, и вести людей уже сознательно
к смерти и разрушению и при том обманывать их всю дорогу, чтоб они
как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того, чтобы хоть в дороге-то
жалкие эти слепцы считали себя счастливыми. И заметь себе, обман во имя
того, в идеал которого столь страстно веровал старик во всю свою жизнь!
Разве это не несчастье? И если бы хоть один такой очутился во главе всей
этой армии, "жаждущей власти для одних только грязных благ", - то неужели же
не довольно хоть одного такого, чтобы вышла трагедия? Мало того: довольно и
одного такого, стоящего во главе, чтобы нашлась наконец настоящая
руководящая идея всего римского дела со всеми его армиями и иезуитами,
высшая идея этого дела. Я тебе прямо говорю что я твердо верую, что этот
единый человек и не оскудевал никогда между стоящими во главе движения. Кто
знает, может быть случались и между римскими первосвященниками эти единые.
Кто знает, может быть этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему
любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых
единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный
союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных
и малосильных людей, с тем, чтобы сделать их счастливыми. Это непременно
есть, да и должно так быть. Мне мерещится, что даже у масонов есть
что-нибудь в роде этой же тайны в основе их, и что потому католики так и
ненавидят масонов, что видят в них конкуррентов, раздробление единства идеи,
тогда как должно быть едино стадо и един пастырь... Впрочем защищая мою
мысль, я имею вид сочинителя, не выдержавшего твоей критики. Довольно об
этом.
- Ты может быть сам масон ! - вырвалось вдруг у Алеши. - Ты не веришь в
бога, - прибавил он. но уже с чрезвычайною скорбью. Ему показалось к тому
же, что брат смотрит на него с насмешкой. - Чем же кончается твоя поэма? -
спросил он вдруг, смотря в землю, - или уж она кончена?
- Я хотел ее кончить так: когда инквизитор умолк, то некоторое время
ждет, что пленник его ему ответит. Ему тяжело его молчание. Он видел, как
узник все время слушал его проникновенно и тихо смотря ему прямо в глаза, и
видимо не желая ничего возражать. Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему
что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но он вдруг молча приближается к
старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь
ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к
двери, отворяет ее и говорит ему: Ступай и не приходи более... не приходи
вовсе... никогда, никогда! И выпускает его на "темные стогна града". Пленник
уходит.
- А старик?
- Поцелуй горит на его сердце, но старик остается в прежней идее.
- И ты вместе с ним, и ты? - горестно воскликнул Алеша. Иван засмеялся.
- Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая поэма
бестолкового студента, который никогда двух стихов не написал. К чему ты в
такой серьез берешь? Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к