"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 2)" - читать интересную книгу автора

увидел, или как бы мелькнула пред ним влево у забора садовая, зеленая,
низенькая старая скамейка между кустами. На ней-то стало быть и уселись
теперь гости. Кто же? Один мужской голос вдруг запел сладенькою фистулой
куплет, аккомпанируя себе на гитаре:
Непобедимой силой
Привержен я к милой
Господи пом-и-илуй
Ее и меня!
Ее и меня!
Ее и меня!
Голос остановился. Лакейский тенор и выверт песни лакейский. Другой,
женский уже голос вдруг произнес ласкательно и как бы робко, но с большим
однако жеманством.
- Что вы к нам долго не ходите, Павел Федорович, что вы нас все
презираете?
- Ничего-с, - ответил мужской голос, хотя и вежливо, но прежде всего с
настойчивым и твердым достоинством. Видимо преобладал мужчина, а заигрывала
женщина. "Мужчина - это, кажется, Смердяков", подумал Алеша, "по крайней
мере по голосу, а дама, это верно хозяйки здешнего домика дочь, которая из
Москвы приехала, платье со шлейфом носит и за супом к Марфе Игнатьевне
ходит..."
- Ужасно я всякий стих люблю, если складно, - продолжал женский голос.
- Что вы не продолжаете? - Голос запел снова:
Царская корона
Была бы моя милая здорова
Господи пом-и-илуй
Ее и меня!
Ее и меня!
Ее и меня!
- В прошлый раз еще лучше выходило, - заметил женский голос. - Вы спели
про корону: "была бы моя милочка здорова". Этак нежнее выходило, вы верно
сегодня позабыли.
- Стихи вздор-с, - отрезал Смердяков.
- Ах нет, я очень стишок люблю.
- Это чтобы стих-с, то это существенный вздор-с. Рассудите сами: кто же
на свете в рифму говорит? И если бы мы стали все в рифму говорить, хотя бы
даже по приказанию начальства, то много ли бы мы насказали-с? Стихи не дело,
Марья Кондратьевна.
- Как вы во всем столь умны, как это вы во всем произошли? - ласкался
все более и более женский голос.
- Я бы не то еще мог-с, я бы и не то еще знал-с, если бы не жребий мой
с самого моего сыздетства. Я бы на дуэли из пистолета того убил, который бы
мне произнес, что я подлец, потому что без отца от Смердящей произошел, а
они и в Москве это мне в глаза тыкали, отсюда благодаря Григорию Васильевичу
переползло-с. Григорий Васильевич попрекает, что я против рождества бунтую:
"ты дескать ей ложесна разверз". Оно пусть ложесна, но я бы дозволил убить
себя еще во чреве с тем, чтобы лишь на свет не происходить вовсе-с. На
базаре говорили, а ваша маменька тоже рассказывать мне пустилась по великой
своей неделикатности, что ходила она с колтуном на голове, а росту была
всего двух аршин с малыим. Для чего же с малыим, когда можно просто с малым