"Ф.М. Достоевский. Бесы. (Роман в трех частях)" - читать интересную книгу автора

знает, как тут судить, но вероятнее, что ничего и не начиналось в сердце
Варвары Петровны такого, что могло бы оправдать вполне подозрения Степана
Трофимовича. Да и не променяла бы она своего имени Ставрогиной на его имя,
хотя бы и столь славное. Может быть была всего только одна лишь
женственная игра с ее стороны, проявление бессознательной женской
потребности, столь натуральной в иных чрезвычайных женских случаях.
Впрочем не поручусь; неисследима глубина женского сердца даже и до
сегодня! Но продолжаю.
Надо думать, что она скоро про себя разгадала странное выражение лица
своего друга; она была чутка и приглядчива, он же слишком иногда невинен.
Но вечера шли попрежнему, и разговоры были так же поэтичны и интересны. И
вот однажды, с наступлением ночи, после самого оживленного и поэтического
разговора, они дружески расстались, горячо пожав друг другу руки у крыльца
флигеля, в котором квартировал Степан Трофимович. Каждое лето он
перебирался в этот флигелек, стоявший почти в саду, из огромного барского
дома Скворешников. Только что он вошел к себе и, в хлопотливом раздумьи,
взяв сигару и еще не успев ее закурить, остановился, усталый, неподвижно
пред раскрытым окном, приглядываясь к легким как пух белым облачкам,
скользившим вокруг ясного месяца, как вдруг легкий шорох заставил его
вздрогнуть и обернуться. Пред ним опять стояла Варвара Петровна, которую
он оставил всего только четыре минуты назад. Желтое лицо ее почти
посинело, губы были сжаты и вздрагивали по краям. Секунд десять полных
смотрела она ему в глаза молча, твердым, неумолимым взглядом, и вдруг
прошептала скороговоркой:
- Я никогда вам этого не забуду!
Когда Степан Трофимович, уже десять лет спустя, передавал мне эту грустную
повесть шепотом, заперев сначала двери, то клялся мне, что он до того
остолбенел тогда на месте, что не слышал и не видел, как Варвара Петровна
исчезла. Так как она никогда ни разу потом не намекала ему на происшедшее
и всё пошло как ни в чем не бывало, то он всю жизнь наклонен был к мысли,
что всё это была одна галлюцинация пред болезнию, тем более, что в ту же
ночь он и вправду заболел на целых две недели, что, кстати, прекратило и
свидания в беседке.
Но несмотря на мечту о галлюцинации, он каждый день, всю свою жизнь, как
бы ждал продолжения и так-сказать развязки этого события. Он не верил, что
оно так и кончилось! А если так, то странно же он должен был иногда
поглядывать на своего друга.


V.

Она сама сочинила ему даже костюм, в котором он и проходил всю свою жизнь.
Костюм был изящен и характерен: длиннополый, черный сюртук, почти доверху
застегнутый, но щегольски сидевший; мягкая шляпа (летом соломенная) с
широкими полями; галстук белый, батистовый, с большим узлом и висячими
концами; трость с серебряным набалдашником, при этом волосы до плеч. Он
был темнорус, и волосы его только в последнее время начали немного седеть.
Усы и бороду он брил. Говорят, в молодости он был чрезвычайно красив
собой. Но по-моему, и в старости был необыкновенно внушителен. Да и какая
же старость в пятьдесят три года? Но по некоторому гражданскому кокетству,