"Ф.М. Достоевский. Бесы. (Роман в трех частях)" - читать интересную книгу автора

высшем круге не принимали. К тому же он был явный и не раз уже наказанный
сплетник, и наказанный больно, раз одним офицером, а в другой раз
почтенным отцом семейства, помещиком. Но мы любили его острый ум,
любознательность, его особенную злую веселость. Варвара Петровна не любила
его, но он всегда как-то умел к ней подделаться.
Не любила она и Шатова, всего только в последний год ставшего членом
кружка. Шатов был прежде студентом и был исключен после одной студентской
истории из университета; в детстве же был учеником Степана Трофимовича, а
родился крепостным Варвары Петровны, от покойного камердинера ее Павла
Федорова, и был ею облагодетельствован. Не любила она его за гордость и
неблагодарность, и никак не могла простить ему, что он по изгнании из
университета не приехал к ней тотчас же; напротив, даже на тогдашнее
нарочное письмо ее к нему ничего не ответил и предпочел закабалиться к
какому-то цивилизованному купцу учить детей. Вместе с семьей этого купца
он выехал за границу, скорее в качестве дядьки, чем гувернера; но уж очень
хотелось ему тогда за границу. При детях находилась еще и гувернантка,
бойкая русская барышня, поступившая в дом тоже пред самым выездом и
принятая более за дешевизну. Месяца через два купец ее выгнал "за вольные
мысли". Поплелся за нею и Шатов, и в скорости обвенчался с нею в Женеве.
Прожили они вдвоем недели с три, а потом расстались как вольные и ничем не
связанные люди; конечно, тоже и по бедности. Долго потом скитался он один
по Европе, жил бог знает чем; говорят, чистил на улицах сапоги и в
каком-то порте был носильщиком. Наконец, с год тому назад вернулся к нам в
родное гнездо и поселился со старухой теткой, которую и схоронил через
месяц. С сестрой своею Дашей, тоже воспитанницей Варвары Петровны, жившею
у ней фавориткой на самой благородной ноге, он имел самые редкие и
отдаленные сношения. Между нами был постоянно угрюм и не разговорчив; но
изредка, когда затрогивали его убеждения, раздражался болезненно и был
очень невоздержен на язык. "Шатова надо сначала связать, а потом уж с ним
рассуждать", шутил иногда Степан Трофимович; но он любил его. За границей
Шатов радикально изменил некоторые из прежних социалистических своих
убеждений и перескочил в противоположную крайность. Это было одно из тех
идеальных русских существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея
и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с
нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их
проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и на
половину совсем уже раздавившим их камнем. Наружностью Шатов вполне
соответствовал своим убеждениям: он был неуклюж, белокур, космат, низкого
роста, с широкими плечами, толстыми губами, с очень густыми, нависшими
белобрысыми бровями, с нахмуренным лбом, с неприветливым, упорно
потупленным и как бы чего-то стыдящимся взглядом. На волосах его вечно
оставался один такой вихор, который ни за что не хотел пригладиться и
стоял торчком. Лет ему было двадцать семь или двадцать восемь. "Я не
удивляюсь более, что жена от него сбежала", отнеслась Варвара Петровна
однажды, пристально к нему приглядевшись. Старался он одеваться чистенько,
несмотря на чрезвычайную свою бедность. К Варваре Петровне опять не
обратился за помощию, а пробивался чем бог пошлет; занимался и у купцов.
Раз сидел в лавке, потом совсем-было уехал на пароходе с товаром,
приказчичьим помощником, но заболел пред самою отправкой. Трудно
представить себе, какую нищету способен он был переносить, даже и не думая