"Ф.М. Достоевский. Бесы. (Роман в трех частях)" - читать интересную книгу автора

журнале явилась карикатура, в которой язвительно скопировали Варвару
Петровну, генерала и Степана Трофимовича на одной картинке, в виде трех
ретроградных друзей; к картинке приложены были и стихи, написанные
народным поэтом единственно для этого случая. Замечу от себя, что
действительно у многих особ в генеральских чинах есть привычка смешно
говорить: "Я служил государю моему"... то-есть точно у них не тот же
государь, как и у нас, простых государевых подданных, а особенный, ихний.
Оставаться долее в Петербурге было, разумеется, невозможно, тем более, что
и Степана Трофимовича постигло окончательное fiasco. Он не выдержал и стал
заявлять о правах искусства, а над ним стали еще громче смеяться. На
последнем чтении своем он задумал подействовать гражданским красноречием,
воображая тронуть сердца и рассчитывая на почтение к своему "изгнанию". Он
бесспорно согласился в бесполезности и комичности слова "отечество";
согласился и с мыслию о вреде религии, но громко и твердо заявил, что
сапоги ниже Пушкина и даже гораздо. Его безжалостно освистали, так что он
тут же, публично, не сойдя с эстрады, расплакался. Варвара Петровна
привезла его домой едва живого."On m'a traitй comme un vieux bonnet de
coton!" лепетал он бессмысленно. Она ходила за ним всю ночь, давала ему
лавровишневых капель и до рассвета повторяла ему: "Вы еще полезны; вы еще
явитесь; вас оценят... в другом месте".
На другой же день, рано утром, явились к Варваре Петровне пять
литераторов, из них трое совсем незнакомых, которых она никогда и не
видывала. Со строгим видом они объявили ей, что рассмотрели дело о ее
журнале и принесли по этому делу решение. Варвара Петровна решительно
никогда и никому не поручала рассматривать и решать что-нибудь о ее
журнале. Решение состояло в том, чтоб она, основав журнал, тотчас же
передала его им вместе с капиталами, на правах свободной ассоциации; сама
же чтоб уезжала в Скворешники, не забыв захватить с собою Степана
Трофимовича, "который устарел". Из деликатности они соглашались признавать
за нею права собственности и высылать ей ежегодно одну шестую чистого
барыша. Всего трогательнее было то, что из этих пяти человек наверное
четверо не имели при этом никакой стяжательной цели, а хлопотали только во
имя "общего дела".
- Мы выехали как одурелые, - рассказывал Степан Трофимович, - я ничего не
мог сообразить и, помню, всё лепетал под стук вагона:

"Век и Век и Лев Камбек,
Лев Камбек и Век и Век..."

и чорт знает что еще такое, вплоть до самой Москвы. Только в Москве
опомнился - как будто и в самом деле что-нибудь другое в ней мог найти? О,
друзья мои! - иногда восклицал он нам во вдохновении, - вы представить не
можете, какая грусть и злость охватывают всю вашу душу, когда великую
идею, вами давно уже и свято чтимую, подхватят неумелые и вытащут к таким
же дуракам, как и сами, на улицу, и вы вдруг встречаете ее уже на
толкучем, неузнаваемую, в грязи, поставленную нелепо, углом, без
пропорции, без гармонии, игрушкой у глупых ребят! Нет! В наше время было
не так, и мы не к тому стремились. Нет, нет, совсем не к тому. Я не узнаю
ничего... Наше время настанет опять и опять направит на твердый путь всё
шатающееся, теперешнее. Иначе что же будет?..