"Федор Михайлович Достоевский. Белые ночи" - читать интересную книгу автора

ведь это в другой раз и хорошо - мечтать! Нет, впрочем, бог знает! Особенно
если есть и без этого о чем думать, - прибавила девушка на этот раз
довольно серьезно.
- Превосходно! Уж коли раз вы выходили за богдыхана китайского, так,
стало быть, совершенно поймете меня. Ну, слушайте ... Но позвольте: ведь я
еще не знаю, как вас зовут?
- Наконец-то! вот рано вспомнили!
- Ах, боже мой! да мне и на ум не пришло, мне было и так хорошо...
- Меня зовут - Настенька.
- Настенька! и только?
- Только! да неужели вам мало, ненасытный вы этакой!
- Мало ли? Много, много, напротив, очень много, Настенька,
добренькая вы девушка, коли с первого разу вы для меня стали Настенькой!
- То-то же! ну!
- Ну, вот, Настенька, слушайте-ка, какая тут выходит смешная история.
Я уселся подле нее, принял педантски-серьезную позу и начал словно
по-писаному:
- Есть, Настенька, если вы того не знаете, есть в Петербурге довольно
странные уголки. В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое
светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое,
как будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на все иным,
особенным светом. В этих углах, милая Настенька, выживается как будто
совсем другая жизнь, не похожая на ту, которая возле нас кипит, а такая,
которая может быть в тридесятом неведомом царстве, а не у нас, в наше
серьезное-пресерьезное время. Вот эта-то жизнь и есть смесь чего-то чисто
фантастического, горячо-идеального и вместе с тем (увы, Настенька!)
тускло-прозаичного и обыкновенного, чтоб не сказать: до невероятности
пошлого.
- Фу! господи боже мой! какое предисловие! Что же это я такое услышу?
- Услышите вы, Настенька (мне кажется, я никогда не устану называть вас
Настенькой), услышите вы, что в этих углах проживают странные люди -
мечтатели. Мечтатель - если нужно его подробное определение - не человек,
а, знаете, какое-то существо среднего рода. Селится он большею частию
где-нибудь в неприступном углу, как будто таится в нем даже от дневного
света, и уж если заберется к себе, то так и прирастет к своему углу, как
улитка, или, по крайней мере, он очень похож в этом отношении на то
занимательное животное, которое и животное и дом вместе, которое называется
черепахой. Как вы думаете, отчего он так любит свои четыре стены,
выкрашенные непременно зеленою краскою, закоптелые, унылые и
непозволительно обкуренные? Зачем этот смешной господин, когда его приходит
навестить кто-нибудь из его редких знакомых (а кончает он тем, что знакомые
у него все переводятся), зачем этот смешной человек встречает его, так
сконфузившись, так изменившись в лице и в таком замешательстве, как будто
он только что сделал в своих четырех стенах преступление, как будто он
фабриковал фальшивые бумажки или какие-нибудь стишки для отсылки в журнал
при анонимном письме, в котором обозначается, что настоящий поэт уже умер и
что друг его считает священным долгом опубликовать его вирши? Отчего,
скажите мне, Настенька, разговор так не вяжется у этих двух собеседников?
отчего ни смех, ни какое-нибудь бойкое словцо не слетает с языка внезапно
вошедшего и озадаченного приятеля, который в другом случае очень любит и