"Федор Михайлович Достоевский. Белые ночи" - читать интересную книгу автора

чувства, не мираж, не обман воображения,а что это и впрямь действительное,
настоящее, сущее! Отчего ж, скажите, Настенька, отчего же в такие минуты
стесняется дух? отчего же каким-то волшебством, по какому-то неведомому
произволу ускоряется пульс, брызжут слезы из глаз мечтателя, горят его
бледные, увлаженные щеки и такой неотразимой отрадой наполняется все
существование его? Отчего же целые бессонные ночи проходят как один миг, в
неистощимом веселии и счастии, и когда заря блеснет розовым лучом в окна и
рассвет осветит угрюмую комнату своим сомнительным фантастическим светом,
как у нас, в Петербурге, наш мечтатель, утомленный, измученный, бросается
на постель и засыпает в замираниях от восторга своего
болезненно-потрясенного духа и с такою томительно-сладкою болью в сердце?
Да, Настенька, обманешься и невольно вчуже поверишь, что страсть настоящая,
истинная волнует душу его, невольно поверишь, что есть живое, осязаемое в
его бесплотных грезах! И ведь какой обман - вот, например, любовь сошла в
его грудь со всею неистощимою радостью, со всеми томительными мучениями...
Только взгляните на него и убедитесь! Верите ли вы, на него глядя, милая
Настенька, что действительно он никогда не знал той, которую он так любил в
своем исступленном мечтании? Неужели он только и видел ее в одних
обольстительных призраках и только лишь снилась ему эта страсть? Неужели и
впрямь не прошли они рука в руку столько годов своей жизни - одни, вдвоем,
отбросив весь мир и соединив каждый свой мир, свою жизнь с жизнью друга?
Неужели не она, в поздний час, когда настала разлука, не она лежала, рыдая
и тоскуя, на груди его, не слыша бури, разыгравшейся под суровым небом, не
слыша ветра, который срывал и уносил слезы с черных ресниц ее? Неужели все
это была мечта - и этот сад, унылый, заброшенный и дикий, с дорожками,
заросшими мхом, уединенный, угрюмый, где они так часто ходили вдвоем,
надеялись, тосковали, любили, любили друг друга так долго, так долго и
нежно! И этот странный, прадедовский дом, в котором жила она столько
времени уединенно и грустно с старым, угрюмым мужем, вечно молчаливым и
желчным, пугавшим их, робких, как детей, уныло и боязливо таивших друг от
друга любовь свою? Как они мучились, как боялись они, как невинна, чиста
была их любовь и как (уж разумеется, Настенька) злы были люди! И, боже мой,
неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим
небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе
музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море огней, на этом
балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла
свою маску и, прошептав: Я свободна, задрожав, бросилась в его объятия, и
вскрикнув от восторга, прижавшись друг к другу, они в один миг забыли и
горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в
далекой родине, и скамейку, на которой, с последним страстным поцелуем, она
вырывалась из занемевших в отчаянной муке объятий его... О, согласитесь,
Настенька, что вспорхнешься, смутишься и покраснеешь, как школьник, только
что запихавший в карман украденное из соседнего сада яблоко, когда
какой-нибудь длинный, здоровый парень, весельчак и балагур, ваш незваный
приятель, отворит вашу дверь и крикнет, как будто ничего не бывало: А я,
брат, сию минуту из Павловска! Боже мой! старый граф умер, настает
неизреченное счастие, - тут люди приезжают из Павловска!
Я патетически замолчал, кончив мои патетические возгласы. Помню, что мне
ужасно хотелось как-нибудь через силу захохотать, потому что я уже
чувствовал, что во мне зашевелился какой-то враждебный бесенок, что мне уже