"Моисей Дорман. И было утро, и был вечер " - читать интересную книгу автора

пониже огневых позиций, на пепелище чернела печь с высоким дымоходом и
полусгоревшая бревенчатая банька. Солдаты устроили там кухню: кипятили воду,
варили суп из концентрата и местной картошки.
В тылу батареи в долине, у самого края обширного сада, приютился старый
приземистый бревенчатый дом, крытый дранкой. Он сильно потемнел от времени и
оброс зеленым мхом. Рядом - сарай, за ним хлев, загон для скота, колодец с
журавлем.
Хозяйка дома - газдыня - Ганна была черна лицом, неопрятна и печальна.
Она рассказала мне, что хозяина - газду - и сына угнали немцы, а свою дочь
она отправила к тетке в Коломыю. "Здесь опасно, - солдаты ходят", - сказала
она. Ей и самой страшно, но что делать? Нужно присматривать за домом,
огородом, - другого выхода нет. Были у них две коровы, овцы, но солдаты
забрали. Какие солдаты, она не знает. Мой ординарец, немолодой, мудрый
ефрейтор Никитин, давно разменявший пятый десяток, полагает, что муж и сын
бабки Ганны угнали свой скот в горы, чтобы там спасти его. До осени они
перебьются в горах, а там, даст Бог, фронт пройдет, и скот уцелеет. Хитрые
мужики.
Прошло недели две. Фронт заметно укрепился. Бреши постепенно
заполнялись свежими войсками. К нам на батарею зачастили полковые и
дивизионные разведчики. Днем они подолгу лежали под кустами или пробирались
на нейтральную полосу и, затаившись, наблюдали в бинокли передний край
немцев, высматривали огневые точки, заграждения, проходы. Ночью разведчики
уходили в поиск, а возвращались до рассвета где-нибудь на соседнем участке,
иногда с "языком", иногда с раненым товарищем, "пустые".
Как-то вечером, сидя со мной в укрытии, лейтенант из дивизионной
раз-ведроты рассказал, что недалеко от нас, в полосе 115-го полка, на
нейтральной территории, в густом лесу притаилось небольшое село, точнее,
хутор. Там всего несколько домов.
Хозяева очень богаты: у них много коров - молока и масла девать некуда.
К "лесным куркулям" наладились ходить наши солдаты и немцы. Хозяева
откупаются от этих и от тех молоком, сметаной и маслом. По утрам туда идут
наши братья-славяне, а к вечеру заявляются фрицы. Солдаты привыкли, друг
друга не трогают. Немцы наладились даже менять свои эрзац-сигареты на наш
табачок и махру. Русские якобы кричат: "Эй, фриц, ходи сюда, Гитлер капут!",
а те - в ответ: "Гей, Иван, кам-кам! Сталин капут!". Говорят, что наши даже
устраивают с немцами общий перекур. Разведчики много интересного знают. Они,
кстати, установили, что на нашем участке появились также власовцы и мадьяры.
Затишье на фронте постепенно расслабляет и понемногу деморализует. Так,
во всяком случае, было летом 1944 года в Карпатах. Некоторые, в основном
старые солдаты, стали поговаривать, что, видимо, начинается братание, а это
верный признак скорого окончания войны. Ленин, дескать, сам призывал солдат
к братанию. Одним словом, началось у нас некоторое брожение умов, появились
слабые надежды на мир.
Однажды в самом начале июня, под утро разбудил меня дежуривший у пушки
солдат-татарин Давлетшин:
- Комбат! Комбат! Война кончился! Читайте газету!
Он протянул мне какую-то газету большого, как у "Правды", формата, не
то что наш армейский листок "За Родину!":
- Кто дал тебе эту газету?
- Никто не дал. Сверху упал. Самолет летал. Много газет тут упал.