"Юрий Домбровский. Статьи, очерки, воспоминания " - читать интересную книгу автора

Я не знаю, насколько в странах английского языка, в США в частности,
известна гениальная поэма Лескова. Я пишу - поэма потому, что, право, не
знаю, как иначе определить жанр этой великолепной вещи. Повестью, во всяком
случае, ее никак не назовешь. Для меня это одно из самых совершенных и
оригинальных произведений мировой литературы. Оно удивительно прежде всего
своим психологическим решением и рисунком. В необычайности, почти
фантасмагоричности этой пьесы нет ничего потустороннего, неправдоподобного,
во всяком случае, лежащего вне сознания того необычайного человека, который
рассказывает про свою жизнь. Правда, мир, в котором он движется, не совсем
тот, в котором пребывает его случайный собеседник, условный автор повести (а
значит, и мы, читатели). Сознание странника (ведь он же очарованный!)
переконструировало реальность и создало из нее свой мир - неповторимый,
насыщенный чувствами, запахами, звуками, предчувствиями и вещими снами. Но,
в общем-то, и этот вновь созданный мир находится где-то рядом, возле локтя,
и отличается он от нашего только большей красочностью, одухотворенностью,
чуткостью, теми голосами, которые его пронизывают. Но ведь и это случается!
И Жанна д'Арк слышала голоса, и Макбет видел ведьм, и о чуде в Фатиме
существует целая литература. Так вот центром этого очарованного мира
является цыганка Грушенька. Ее красота, пластичность, напевность не имеют
ничего плотского, физиологически заземленного. Это не реальная женщина, это
царевна Лебедь из сказки Пушкина. Но ведь иной она и не могла казаться
человеку, которого автор назвал "очарованным". Но это история Грушеньки, ее
любовь, разлука с любимым, его измена, ее жгучая ревность, страдания
неразделенной любви - все это изложено не только совершенно реально, но так,
что видишь: это говорит, любит, горит, страдает цыганка. И вот конец этого
страдания. Связав страшной клятвой своего названого брата ("спасением
души"), Грушенька требует от него: "...Стань поскорее душе моей за
спасителя; моих... больше сил нет так жить да мучиться, видючи его измену и
надо мной надругательство. Если я еще день проживу, я и его и ее порешу, а
если их пожалею, себя решу, то навек убью свою душеньку... Пожалей меня,
родной мой, мой миленый брат; ударь меня раз ножом против сердца".
Я от нее в сторону да крещу ее, а сам пячуся, а она обвила ручками мои
колени, а сама плачет, сама в ноги кланяется и увещает... Нож у меня из
кармана достала... розняла... из ручки лезвие выправила... и в руки мне
сует... А сама... стала такое несть, что терпеть нельзя...
"Не убьешь, - говорит, - меня, я всем вам в отместку стану самою
стыдной женщиной".
Я весь задрожал, и велел ей молиться..."
...Душа лесковской героини вселяется в тело цыганки Машеньки из
посмертной пьесы Толстого "Живой труп". Это тоже бесконечно любящее,
преданное женское существо. Каждая сцена, где она появляется, как бы
наполнена излучением ее личности, эманацией ее доброты, простоты,
самоотверженности и постоянства (к слову, все цыганки в русской литературе
замечательно, я бы сказал смертельно, постоянны и верны). Но на Грушеньку
она все-таки не похожа. Не надо забывать, что она ангел-хранитель уже не
"очарованного странника", а "живого трупа" - пьяного, развинченного, вконец
запутавшегося человека. Поэтому и пахнет от нее не степью, а номерами.
Здесь у Толстого нет ни грана вымысла, все жестко, четко, необходимо,
безысходно... Обречен Федя Протасов, человек необычайного обаяния и доброты,