"Юрий Домбровский. Гонцы (Рассказы о художниках)" - читать интересную книгу автора

соображал, думал.
И тут я вдруг от удивления даже воскликнул про себя - как же я не
понял, что вот это и есть его излюбленная тема: косная материя и живая душа!
И я вспомнил одну его скульптуру. Не скульптуру даже, пожалуй, а просто
деревянный обрубок, может, даже слегка зачищенное полено с абрисом лица,
выполненным той же "точечной техникой", как и каменная "баба".
Полено это стояло в углу мастерской, и я никак не мог понять, что же
это такое, - то ли просто испорченный скульптором кусок дерева, то ли еще
что-то.
"Душа тополя, - сказал Иткинд, подходя. - Вот рос, рос тополь и вдруг в
нем зародилось такое что-то... такое..." И он даже как будто слегка
прищелкнул пальцами.
Да, это было дерево, в котором забрезжило сознание, - вот-вот оно
должно вырваться из деревянного плена и выйти из душной опил очной тьмы. Оно
уже пробилось через тугую сердцевину, прошло через все кольца и круги, через
кору и неподатливые волокна - тонкая, смутная тополиная душа, - но она еще
не собрала себя в одну точку, еще несколько мгновений, еще одно усилие,
рывок, и она, может быть, прорвет шершавые кольца и откроет глаза.
Здесь, в этой "бабе", было, конечно, другое. Похожее, но не это. Камень
спал, и спала душа его. Ей было тяжело, и она не думала вырваться из
каменного ига. Отсюда и шло все - бессильно повисшие пальцы, опущенные веки,
полураскрытые губы.
Теперь Иткинд стоял и просто смотрел. Я кашлянул. Он увидел меня, и
лицо его приняло обычное выражение внимания, благожелательности и легкого
юмора.
- А-а, - сказал он, - здравствуйте, здравствуйте! Вы что, гуляете?
(Музей находился в парке.) Я вот тоже прошелся по холодку. Жду своих
учеников. Бегают, бегают ко мне ребята! А эти двое очень способные! Один
казах, другой русский. А я вот на эту каменную бабу смотрю. Любопытно!
Правда? - Я кивнул головой. - Вы не знаете, кстати, что она такое? Я
спрашивал, так никто не знает. Ужас!
Мне, конечно, осталось только пожать плечами и процитировать
Веселовского. Больше я тоже ничего не знал. Тут подошли и остановились сзади
нас ученики - русский и казах. Я попрощался и ушел.
Русского я не запомнил, а с казахским встретился уже после смерти его
учителя, т. е. совсем недавно. Художником он не стал, но сделался археологом
и продолжал рисовать и лепить. У меня долго хранилась его акварель: каменная
баба, номер 127, но не в современном своем виде, а так, как она должна была
выглядеть в степи, в том VII или VIII веке, когда ее только что вытесали из
гранита и водрузили на вершине кургана. На обороте автор написал: "На память
об учителе". Несколько лет тому назад я подарил ее одному татарскому
художнику. Он приехал в Алма-Ату на декаду искусства и увидел эту акварель
и, как говорит, потерял покой. Несколько дней ходил за мной и все просил: -
Ведь это такое лицо, такое лицо! - говорил он. Лицо на акварели
действительно получилось необыкновенное. Татарский художник тоже рисовал для
себя эту бабу с натуры, но у него получилось не то.
Все это я вспомнил, листая альбом "Искусство Казахстана". Почти каждая
страница для меня была такой встречей с прошлым.
Вот, например, это прекрасное поливное блюдо из раскопок города Тараза
нам в музей привез профессор А. Н. Бернштам, и помню, с каким удивлением мы