"Юрий Домбровский. Деревянный дом на улице Гоголя" - читать интересную книгу автора

редактором - он звал его папашей, - за то, что он кончил, кажется,
Ленинградский институт журналистики, за красивые большие очки в чудесной
оправе и модный костюм цвета гнилой древесины с дымом из японского
коверкота, а вообще за то, что он настоящий свойский парень. Писать Воронцов
действительно умел, и читать его было интересно. Но газетная работа его не
удовлетворяла, он все время собирался что-то создавать: то ли повесть о
своей любви, то ли драму из студенческой жизни, даже, кажется, начинал
что-то подобное, но у него так ничего и не вышло. Во-первых, несмотря на
свою легкость и оперативность, был Михаил Павлович все-таки изрядно ленив и
на большую, никем не заказанную и не оплачиваемую работу пороху у него не
хватило бы, а во-вторых, он никогда и не чувствовал себя творцом, не было у
него сумасшедшего зуда души, когда хочется сорвать крышку черепа и
хорошенько продрать мозги ногтями, или убежать от всех, схватить лист бумаги
и, забыв весь мир, писать, марать, рвать, ругаться, всех ненавидеть, но
сделать, сделать, сделать! Вот этих безумных качеств у него не было никогда.
Характера Михаил Павлович был легкого, компанейского. Любил посидеть,
поговорить, послушать, сам рассказать что-нибудь такое-этакое из своей
жизни, и постоянно таскал за собой не совсем понятный припев: "Ой дую, дую,
мистер Дудль!" с резким обрывистым "л" на конце. Кроме всего прочего, он был
просто красивый парень - рослый, кудрявый, как Есенин, только не блондин, а
каштановый шатен, и жену Раю имел такую же веселую и красивую. Она была
опытной линотиписткой и зарабатывала не меньше его. Зайти к ним всегда было
приятно и интересно. Кроме того, Михаил Воронцов с какой-то стороны был моим
крестным. Это ему я принес свою первую заметку-рецензию на фильм
"Приключения Тома Сойера" и затем через короткое время другую - на
"Женитьбу". Обе они были приняты и быстро напечатаны, и я тогда почувствовал
себя приобщенным к великому таинству - рождению республиканской газеты. А
когда Воронцов заказал мне сначала статью о Кюхельбекере, потом о Батюшкове
и под конец подвал о Жан-Жаке Руссо (то были все юбилейные даты), и это
появилось в газете, - я уже сам по собственной инициативе размахнулся на
статью о сокровищах республиканской библиотеки. А когда и ее напечатали,
решил, что приспело время приступить к давно задуманному мной роману. Так
что по всем статьям к первому я должен был явиться именно к Воронцову. Кроме
того, что я терял, если бы даже он изругал меня? Рукопись уже была сдана,
мосты сожжены, пути назад не было.
Я позвонил - и мне отворили сразу двое: Воронцов и его друг по
институту - Николай Д. Я с ним недавно познакомился, он ненадолго приехал к
Воронцову и поселился у него.
- А! - закричал Воронцов так, как будто я действительно был
долгожданный, запоздавший гость. - Заходите, заходите! Самое время! Рая уж в
ларек пошла.
- Я роман вам принес, - сказал я, - почитать хочу. Не против?
- А, это тот роман о Пугачеве? И Державине? - засмеялся Воронцов. -
Ну-ну, ну! Конечно, прочитайте. Правда, Николай?
- Я с удовольствием послушаю, - сказал его друг и отодвинулся,
пропуская меня.
А тут уж подходила и веселая, смеющаяся Рая с туго набитым баулом.
Мы прошли в столовую. Рая расставила бутылки, достала стаканы.
- Нет, сначала послушаем, - сказал Воронцов. - Садись, Рая. Начинайте.
Молчание! Слушаем!