"Юрий Домбровский. Деревянный дом на улице Гоголя" - читать интересную книгу автора

его опять проходят в школе. "Науки юношей питают, отраду старцам подают" и
еще там что-то о Невтонах...
Я ответил, что это не Державин, а Ломоносов.
- Да? - добродушно удивился он. - Все забыл! Он встал и взял портфель.
- Так, значит, прошу дней через десять. Будет заведующая отделом.
Поговорите.
Я поблагодарил и вышел. Профсоюзная машинистка вдруг оторвала лицо от
"ремингтона" и посмотрела на меня насмешливо и недоброжелательно. Она,
повторяю, работала в одной комнате с редакцией и всю пишущую братию - да еще
такую, похожую на меня, - терпеть не могла. Я вышел с большой неуверенностью
в душе. Но все равно в этот день судьба моя уже была решена, и я смутно
почувствовал это.

Сейчас, дойдя до этого места, я вдруг понял, каким образом альманах
очутился в помещении профсоюза водников. Все, очевидно, произошло как бы
само собой, Бочарников состоял корреспондентом центрального органа ВЦСПС -
газеты "Труд", и в этой профсоюзной комнате помещался его корреспондентский
пункт. Понятно, что, став внезапно ответственным секретарем альманаха, он и
все это имущество перетащил к себе в эту комнату - благо и имущества-то было
всего один портфель с рукописями. Ваня Бочарников легко таскал его с собой.
Расставаясь с ним, мне хочется сказать ему на прощанье несколько теплых
слов. Я не знаю твоих талантов, Ваня, потому что никогда не читал твоих
корреспонденции, но ты был очень хорошим, доброжелательным человеком. Да
будет же мир тебе, дорогой мой товарищ и первый мой редактор! Время, в
которое мы жили, было трудное, отношения между людьми сложные, а сами
люди... Да нет! Мне очень трудно, прямо-таки невозможно говорить о людях
этой поры - я ведь тоже был одним из них. Во всяком случае, это были совсем
не те люди, которые сегодня вас окружают, мои читатели. Очень, очень многое
мы должны были тогда вынести на своих плечах. Война, т. е. угроза ее, ее
неизбежность ощущалась нами почти физически. Она нависала, давила, ползла на
нас из всех углов - и с Дальнего Востока, и с ближнего Запада. Не было
такого номера газеты, в которой бы не писалось о войне. Политическая картина
мира была так угрожающе ясна, что опытные международники угадывали будущее
почти безошибочно. У меня чудом сохранилась старая вырезка из "Известий" от
17 январи 1937 года. "Германия собирается взорваться, - писал обозреватель.
- Германская печать проводит усиленную подготовку к захвату Чехословакии...
Абиссиния, Испания, Марокко... Кто на очереди сейчас? Чехословакия?
Данциг?.." Тут даже и очередность была угадана совершенно точно. Вот и мы
тоже ждали - кто же на очереди? И все-таки, несмотря на это, мы жили полной
жизнью и были неплохими людьми и товарищами. А ты, Ваня Бочарников, был
среди лучших. И с каким же горьким чувством я прочел в том же "Труде"
несколько лет назад траурное сообщение, что умер собственный корреспондент
газеты И. Бочарников. Поверь, мне тогда сделалось по-настоящему больно. Да
что делать? Все не так просто на свете. Нам так и не удалось увидеться с
тобой вторично и вспомнить о прошлом...
В этот же день я устроил новую акцию. Отнес рукопись на консультацию
моему доброму знакомому и шефу Михаилу Воронцову. То есть мне, конечно,
надлежало отнести ее еще раньше, но я все не решался. И не потому, что
боялся строгого суда, а от той совершенно как будто пустяшной причины, что
был просто не в силах оставить рукопись, расстаться с ней, хотя бы на день.