"Юрий Домбровский. Деревянный дом на улице Гоголя" - читать интересную книгу автора

отец моего ученика, - он прекрасно ко мне относился, но никогда не верил,
что я могу писать книжки. "Да рази писатели такие? - резонно отвечал он на
робкое возражение своего сына. - Вот посмотри: в книге у тебя писатели -
Александр Сергеевич Пушкин, Толстой, Тургенев, Горький - ну? Похожи?" - и
победно смеялся.
Все спали - мне некому было показывать своего "Державина". Но я и не
хотел ничего показывать. Я просто открыл журнал и стал читать. Но теперь я
читал отчужденно, холодно, как постороннюю мне вещь. И вдруг музыка,
звучащая во мне, стала глохнуть, глохнуть и исчезла совсем.
Я больно споткнулся о первую шероховатость. Это было так, как будто в
темноте я налетел на косяк. Я даже ошалел немного, но потом так же я налетел
и на вторую, и на третью промашку. Ясный, трезвый типографский текст обнажил
все - и я увидел свои недоглядки, излишества, неуклюжесть оборотов, казенную
гладкопись, невыразительную и бойкую скороговорку.
Тогда я взял лист бумаги и снова стал читать кусок с начала, делая
пометки. Марать сигнальный экземпляр я не решался: а вдруг потребуют назад.
Так и сидел и корпел, пока не услышал, что по улице идут, громко
разговаривают и смеются.
Тогда я встал и вышел во двор. Все было белым-бело. За ночь выпал
первый мягкий снежок и закрыл всю грязь и лужи. Деревья стояли тихие и
мягкие, и нарядные - на них висели большие снежные гроздья. Сейчас в тени
они казались голубоватыми. Значит, я не заметил, что просидел всю ночь, но
спать не хотелось. Я весь был в ясном, не терпящем отсрочки настроении
готовности. И еще я испытывал тихую радость творенья, какое-то новое
сознание себя, что-то появившееся во мне совсем недавно, может быть, даже
сегодняшней ночью.
Так я постоял и посмотрел и пошел к себе - надо было работать. И я
знал, как это неотложно.
...Через три месяца в журнале начал печататься мой роман под несколько
странным, но вполне понятным для меня заглавием - "Крушение империи" (можно
было, конечно, спросить, какое же крушение царской России подразумевает
автор романа, говоря о веке Екатерины, - но в этом заглавии для меня и
заключалась основная идея произведения). Теперь в нем было уже не сорок, а
двести с чем-то страниц. Да и большая часть тех сорока была мной переписана
сызнова. Скоро вышло и отдельное издание с иллюстрациями Заковряшина.
Вот все это, взятое вместе, и было редким счастьем, необычайным
везением, выпавшим однажды на мою долю, - в знойное лето и тихую южную зиму
1937-го - тревожного, напряженного и, конечно, уже предвоенного года. Так
что в этом отношении я ничего не солгал своему автору. Вот только слова о
том, что роман "прошел без сучка и задоринки", были безусловно лишние - два
месяца я строгал, вырезал, убирал эти проклятые сучки и задоринки. Набил
себе даже мозоль на пальце, и все равно некоторые из сучков торчат и до сих
пор.
Вот что я мог бы рассказать своему недовольному автору в ответ на его
настойчивый вопрос - бывает ли в жизни такое?
Да, раз в жизни и такое бывает, конечно.

Июль 1973 г.

К. Турумова-Домбровская